— Ну и что же дальше?
— Тогда — все! — Миша мечтательно улыбнулся. Поправил ремень на плече и прибавил шагу.
Небо между тем зарозовело, зарумянилось, как отлежанная щека на подушке. Две-три звезды, пробившись сквозь облачную гущу, по-ночному сверкали и переливались голубым, холодным огнем, они не догадывались, что ночь кончилась и начинается утро. Голые, зимние деревья четко проступали на светлеющем небе, и промозглая мгла уползала куда-то в кусты.
Долго шли молча. Затем Петр Васильевич недоверчиво спросил:
— А ты откуда знаешь этого… Котовского?
— Как же, папа! Спроси любого крестьянина… Или в Кишиневе… Да он, знаешь, сколько раз в тюрьме сидел!
— А ты думаешь, это очень хорошо — сидеть в тюрьме?
— Смотря по тому, за что. Котовский сидел за справедливость.
— Все равно. Даже если и встретим, он ничем не сможет помочь. Очень нужны ему такие, как мы, воины!
Миша не стал спорить. Отец не понимает! А то бы он иначе рассуждал!
Опять шли молча. Смотрели на посветлевшее небо на придорожные деревья, и каждый думал о своем.
Вторая глава
1
Котовский ехал в тот день верхом, пробираясь по проселочным дорогам. Пришлось оставить Кишинев и отходить с боями к Днестру. Вероятно, придется отдать злобному врагу всю Бессарабию. Враг входит, бряцая оружием. Возвращаются в свои гнезда и господа помещики.
А ему надо уходить!
Сегодня бессарабские властители торжествуют.
«Погодите немного! — думал Котовский. — Настанет день, и мы посчитаемся!»
Прежде чем расстаться с Бессарабией, Котовский решил заехать в свои Ганчешты, в свое родное селение, чтобы проститься с домом, с сестрой. Он ехал в раздумье. Невесело было на душе.
В боях под Кишиневом перевес оказался на стороне противника. Надо изменить соотношение сил. Надо звать народ на защиту свободы. Вот с чего надо начинать!
Таковы были мысли Григория Ивановича Котовского, когда он подъезжал к своему родному селению Ганчешты.
Родина! Тихие Ганчешты! Прозрачная речушка Когильник и прохладный пруд, по берегу которого так приятно ходить босиком… Кажется, нигде нет столько зелени. Здесь отовсюду лезут стебли. Зеленые сады, зеленые улицы, зеленые виноградники и табачные плантации.
Григорий Иванович и хмурится и улыбается.
Детство! Прозрачное, как речушка Когильник, мелководный Когильник с галечным дном.
Цокают копыта. Дорога извивается среди полей. Как все сразу вспомнилось, как все ожило! Годы мелькают, как кустарники, сиротливо растущие вдоль дороги. Как оглянешься — быстрая была жизнь, для тихого раздумья не оставалось и минуты.
Чем ближе подъезжал Григорий Иванович к родному дому, тем большее волнение охватывало его. Вон и крутая гора, поросшая дубняком. На вершине горы, главенствуя надо всей местностью, красуется белоснежный дворец князя Манук-бея. Внизу притулились Ганчешты. Они припадают к подножию княжеского величия, как смиренный слуга к плечику доброго барина. Ладно! Еще посмотрим, как будет припадать к плечику слуга! И Котовский переводит взор на милые знакомые улочки, дворы, на сады, в которых вырастают такие вкусные яблоки. Уж он-то помнит их вкус!
Вот и отца нет в живых… Тихий и молчаливый человек был отец. Он работал механиком на винокуренном заводе князя Манук-бея, и от него всегда пахло машинным маслом и крепким табаком. Он был точен, исполнителен, серьезен и даже суров. Но от этого молчаливого, тихого человека впервые услышал в детстве Григорий Иванович вольные, непокорные слова. Такие слова очень нужны были в покорных Ганчештах, среди пришибленных нуждой поселян, среди этого заплесневелого, издавна установившегося неблагополучия.
Григорий Иванович помнит, как все они, деревенские ребята, наблюдали удивительную сцену: мчалась по дороге пара манукбеевских рысаков — серых, в яблоках. Кучер — не кучер, коляска — не коляска, все блестит, сверкает, все красивое, небывалое, а в экипаже сидит самый обыкновенный курносый мальчишка. Но боже упаси! Это не мальчишка. Это барчонок. Он сидит и даже по сторонам не смотрит. Навстречу движется воз. Дядька Антон везет жерди на починку своего огорода, у него вся ограда развалилась, и свиньи поели капусту.
Княжеский кучер кричит еще издали:
— Э-гей!
И рукой показывает: прочь с дороги!
Дядька Антон захлопотал, заторопился… затпрукал, задергал свою клячонку… свернул в канавку, воз боком, клячонка жилится… А серые в яблоках кони промахнули мимо, разбрызгивая клочки пены, кучер успел разок полоснуть по Антоновой кляче, и мальчик в экипаже засмеялся — противный, с круглыми щеками мальчик.