Суд был назначен на 13 апреля 1907 года.
Толпы народа вышли на улицы посмотреть, как Григория Котовского, под усиленным конвоем из конных стражников, городовых и околоточных надзирателей, будут вести в здание кишиневского окружного суда на Синадиновской улице.
На скамье подсудимых рядом с Котовским сидели и его дружинники: Гуцуляк, Демьянишин, Пушкарев и другие. В зале было необычайно тесно. Взоры всех были устремлены на Котовского. Пока читали длинный обвинительный акт, Котовский то разглядывал публику, то кивком головы отвечал на дружелюбные взгляды.
Григорий Иванович держался бодро и независимо. И хотя барьер отделял подсудимых от первых рядов, сановники и купцы невольно отодвигались к спинкам своих сидений каждый раз, когда Котовский приподнимался, чтобы громко задать вопрос свидетелю или ответить прокурору.
Еще во время следствия Котовский настаивал на том, чтобы в качестве свидетелей были привлечены определенные лица, на правдивость показаний которых он мог рассчитывать. Много бедняков, вдов, студентов и батраков могли бы рассказать о том, что делал он с деньгами, которые отбирал у богачей. Но никто из этих людей не был вызван в суд.
Котовскому дали последнее слово. Он говорил и за себя, и за своих дружинников. Он не оправдывался, а уточнял обстоятельства, отметая клевету. Он говорил о том, что его дружина никого не убивала и не обидела ни одного трудового человека. Не нажива интересовала его, а помощь обездоленному народу.
Котовский говорил долго, и его напряженно слушали в воцарившейся тишине. Некоторые даже приподнялись со своих мест, настолько эта речь была необычайна и не похожа на то, что обычно говорилось на суде.
Напряжение и волнение всех присутствовавших передалось и присяжным. Когда они остались одни, между ними начались разногласия и споры. Некоторые из них считали, что Котовский должен быть оправдан. Под давлением своего старшины и после долгих препирательств они вынесли Котовскому обвинительный вердикт, отвергнув обвинение его в убийствах.
Приговор был зачитан только на следующий день.
Котовского приговорили к десяти годам каторжных работ и к лишению всех прав состояния.
Публика долго не расходилась. Когда Котовского уводили, кто-то из публики пытался передать ему букет сирени. Некоторые из столбовых дворян и почетных потомственных граждан выражали свое недовольство «мягким» приговором. Другие же говорили о том, что приговор не имеет значения, так как Котовский все равно убежит.
Газеты были полны отчетами о суде; либеральные газеты сообщали, что «некоторые свидетели оттенили рыцарские качества Котовского и поэтому публика прониклась к нему особым расположением» и что «поведение Котовского на суде было в высшей степени корректно, и это все более и более располагало к нему всех присутствующих».
Суд вынес приговор. Но это было еще не все. Власти, стремясь дискредитировать Котовского обвинениями уголовного характера; боялись одновременно судить его и за революционную деятельность, за участие в аграрных беспорядках, за освобождение арестованных селян. Эти дела были выделены особо.
Снова в своей одиночной камере Котовский ждал процесса.
…23 ноября 1907 года Котовского опять привезли в здание кишиневского окружного суда.
Вот какие подробности приводил судебный хроникер газеты «Бессарабская жизнь» в своем отчете:
«В судебном заседании Котовский не отрицал факта освобождения им арестантов, но не признал себя виновным, находя, что в поступке его нет ничего преступного. Котовский защищал себя лично и старался открыть перед присяжными заседателями свои политические воззрения на общественный строй и угнетение низших слоев общества. Председательствующий А. Попов остановил Котовского, просил говорить лишь „по существу дела“.
На этом суде Котовский, защищаясь, выступал как обвинитель. Уже приговоренный к каторге, он бросал вызов своим судьям. Через головы судей он обращался к народу.
Он не только не признавал себя виновным, но и доказывал правоту арестованных крестьян, которых пытался освободить.
— На каком основании вы их освобождали? — спросил его товарищ прокурора Саченко-Сакун.
— На каком основании вы их арестовали? — ответил ему вопросом Котовский и продолжал:
— Хотел бы я знать, за какое преступление вы заковываете людей в цепи? Вы говорите, что они нарушили закон, но кто писал эти тиранические законы? Как вы докажете, что лес, который рубили крестьяне, принадлежит помещику? А где он взял этот лес, помещик? Он что, с ним родился? Вы заковываете в цепи голодных людей потому, что они хотят есть и кормить своих детей. Не меня надо судить, а вас. Я смотрю на вас с презрением, так как не признаю ваших законов. Мне каторга не страшна.
После того, как стороны отказались от допроса свидетелей, выступил прокурор. Саченко-Сакун был краток. Он просил присяжных вынести подсудимому обвинительный приговор, как человеку, который своими деяниями выступает против „права и порядка“».
Присяжные и на этот раз вынесли Котовскому обвинительный приговор. Суд приговорил его по совокупности с прежними приговорами на двенадцать лет. Это было последнее дело Котовского.
Газеты сообщали, что в скором времени он будет отправлен на место своей ссылки. Власти считали, что теперь с Котовским сведены все счеты. Газетные репортеры перестали интересоваться им, и имя Котовского исчезло со страниц бессарабских газет. Только простые люди, проходившие и проезжавшие мимо тюрьмы, продолжали думать и говорить о человеке, томившемся за ее стенами.
Как уже осужденного, Котовского из одиночной камеры перевели в общую.
Обыкновенная серая арестантская гимнастерка плотно обтягивала его мускулистое тело. Свою арестантскую одежду Котовский носил с достоинством.
Даже в тюрьме он презирал бесцельное времяпровождение. В грязной и душной камере, он с настойчивостью, всех поражавшей, занимался гимнастикой. Как ребенок, радовался он первым весенним дням и во время прогулок любил осколком зеркала пускать солнечные зайчики по тюремной стене.
В безоблачные ночи он не отходил от окошка камеры, стараясь увидеть возможно больший кусочек неба и с радостью узнавал знакомые звезды.
Царские тюремщики посадили Котовского вместе с убийцами, бандитами-рецидивистами и мелкими воришками. Он оказался в одной камере с бандитом Загари, с грабителем Рогачевым, бежавшим с Сахалинской каторги, и с другими отъявленными преступниками. Эти преступники держали в страхе всех уголовных; от новоприбывших они требовали, дань «на камеру»; ввели в тюрьме «майдан» — скрытую торговлю табаком, спичками, водкой; выдавали игральные карты и с каждого выигрыша брали проценты. Они устроили на должность тюремного повара своего человека и с его помощью разворовывали продукты, поступавшие на кухню. Тюремные «аристократы» требовали от остальных арестантов беспрекословного подчинения, заставляли выполнять за себя все тюремные работы: подметать камеры, убирать со стола… Плохо доставалось новичкам, протестовавшим против неписанных законов тюрьмы, и тем, кто не выполнял приказаний Загари и его сообщников. С такими жестоко расправлялись.
В камере торжествовала жестокая, грубая сила. И здесь Котовский опять увидел то, что ему было ненавистней всего на свете — угнетение одного человека другим.
Он начал и здесь бороться за справедливость, защищать слабых и попранных. Котовский отменил «налог на камеру», потребовал, чтобы закрыли «майдан», и следил за тем, чтобы паек, предназначенный для заключенных, не разворовывался.
Первый раз за все годы существования кишиневской тюрьмы нашелся человек, осмелившийся выступить против неписанных се законов.