Няга выжидательно молчал: куда ведет речь командир?
— Плохо, что у нас многие совсем без коней. И так это меня тревожит! Плохо без коней, Няга!
— Если водятся кони у врага, — ответил Няга, — значит, еще полбеды, значит, есть где их взять.
И Няга хитро сверкнул своими черными, жгучими глазами.
— Я понял тебя, Няга. Сколько дать тебе людей?
— Много людей — трудно передвигаться. Мало людей — трудно пригнать коней.
— Если есть люди у врага, — ответил в тон ему Котовский, — значит, еще полбеды, значит, есть где их взять!
Няга засмеялся и в ту же ночь с десятью лазутчиками переплыл Днестр, ловко миновал вражеские посты и забрался вглубь километров на пятнадцать.
— Здесь, — сказал он наконец запыхавшимся смельчакам. — Это и есть конные заводы. Тут и мой Мальчик когда-то стоял на привязи.
Удачно они проникли к конюшням и вдруг напоролись на какого-то человека. Что делать? Еще бы какая-то секунда — и распростился бы он с этим лучшим из миров… Но вдруг Няга окликнул:
— Георгий Граку, не вспомнишь ли ты Нягу, которого угощал папиросами в порту в Измаиле?
— В самом деле, это ты! Какие ветры принесли тебя, да еще в такую пору?
— Если хочешь узнать об этом, сядем на коней и отправимся вместе, а то Котовский заждался нас и беспокоится.
— Но я не вижу коней, Няга.
— Нехорошо, Георгий! Не к лицу старой кобыле хвостом вертеть! Как не видишь коней? А сколько их в конюшнях?!
Обратный путь уже совершали не десятеро, а целых два десятка всадников, потому что Георгий Граку не только сам сел на коня, но и уговорил всех молодых конюхов уйти к Котовскому. Они ведь давно шептались между собой, давно сговаривались.
И вот они скакали по глухим, спящим дорогам. Они угнали за Днестр с полсотни коней. И каких! Конюхи с гордостью приводили их родословные, перечисляли их рекорды, призы, показывали аттестаты, отмечали статьи: развитие мускулатуры, крепость сухожилий, удлиненность бабок… Тут были кони всех мастей: и серые в гречке, и соловые, и игрение, и каждым конем можно было залюбоваться.
Весь отряд был взволнован. Несколько дней только и разговору было, что об этих конях. Когда Котовский посадил на них лучших и достойных, все поняли, что именно их, этих славных коней, не хватало для вящей славы и гордости отряда. И Котовский сказал:
— Дорогие друзья мои! Берегите коней! Любите их, лелейте их, а они отплатят вам сторицею, и придет время — сберегут вас в бою!
Как пахла трава в эти июньские полдни! Как дышали горячей грудью степные просторы! На солнцепеке раскалялась земля, горячий ветер поднимал пыль на далекой дороге. Степь пела, стрекотала, а сады замирали в истоме. Небо полыхало и вскипало пеной облаков.
Кони стояли понуро и обмахивались хвостами, отгоняя слепней, садившихся на живот. Мошкара лезла в глаза, заставляла непрерывно мотать головой.
И люди тоже томились. Все искали тени. Кто спал, раскинув в стороны руки и ноги, кто занимался починкой.
Бессарабцы напевали вполголоса, вспоминая о родине, о тихом Пруте, о кислой брынзе, о волах, тянувших бороны, об отарах глазастых овец, длинношерстых, пугливых. Еще они пели о тоске, которая сжимает их сердце, о такой близкой и такой далекой родине:
Услышав знакомый напев и напомнившие далекие годы слова невеселой песни, Котовский подошел поближе, уселся вместе с конниками на завалинке. Ведь эту самую песню пела Мариула! Это было в Кокорозене, когда он учился в сельскохозяйственной школе…
— Хорошая песня! — вздохнул Котовский. — А ну-ка, споем еще раз! — и стал тоже подтягивать.
И снова полились протяжные звуки молдавской дойны.
Кончилась дойна. Но все сидели и слушали, как плещет волна, как шумит камыш, как перекликаются птицы. Была удивительная тишина. Медленно плыли по небу перистые облака. Веяло речной прохладой.
6
Командир сидел у окна. Тень падала на него от грушевого дерева. В комнате жужжали мухи. Перед командиром лежала фуражка, наполненная черешней: Марков позаботился.
Обычно мысли Котовского были заняты будущим, завтрашним днем. Но сегодня как-то вдруг нахлынули на него воспоминания. Может, потому, что он направил по разным делам в Одессу Михаила Нягу и теперь ждал его возвращения?
И вот вспомнились ему одесские друзья… Где-то они все? Разбрелись по белу свету каждый по своему пути.
Самойлова отозвали в Москву.