— Что такое? Что случилось? — выскакивали конники на улицу. — Кого это бог посылает?
Отряд высадился из вагонов, построился и так стоял, ожидая, когда его встретят. Впереди красовался командир, знаменитый одесский бандит Мишка Япончик. Слов нет, он был хорош! Так же, впрочем, как и все остальные. В малиновых шароварах, новеньких, с иголочки, в ярко-желтых кожаных куртках, в кожаных фуражках…
— Одной только кожи сколько на них пошло! — досадовал Савелий.
Отряд прибыл из Одессы. Именовал он себя очень важно: «Отряд свободы». Как глянули командиры, как глянул Котовский — ну и отряд! Такого еще никто не видывал!
Все эти вояки поверх своих кожаных курток были обвешаны лимонками, пулеметными лентами, револьверами разных систем… Зрелище было необыкновенное! Нельзя было не улыбнуться, видя этот маскарад. Но тут было не до смеха… И хотя отряд приветствовали, хотя Котовский выразил одобрение, что они отказались от своего позорного ремесла и решили честно служить народу, но Котовский, произнося приветственное слово, видел, как эти «братишечки» хихикают, переглядываются, как Мишка Япончик расхаживает перед строем карманников, напыженный, как индюк…
— Наплачемся мы с этим чертовым отрядом, — сказал сразу же Няга.
Колесников предложил всем быть начеку. Положение складывалось слишком серьезное.
Папаша Просвирин только вздохнул:
— Да-а, дела!..
Котовский молчал, хмурился и все смотрел на золотой эфес.
На кого ни взгляни — весь отряд состоял из бродяг и подзаборников. У того синяк под глазом, у этого шрам на щеке — памятка от удара ножа… Рожищи самые что ни на есть запьянцовские. Глазами зыркают. Ходят вразвалку. В самую пору быть им в гопкомпании с батькой Махно или орудовать в шайке какого-нибудь Хмары, кричавшего о самостийной Украине и грабившего встречных и поперечных.
Набрали этот отряд из числа одесских воров, налетчиков, шаромыжников, из той отпетой шпаны, которая давно уже распростилась со стыдом и совестью и обременяла землю в ожидании удара финкой под ребро где-нибудь в кабацкой драке.
Пока что они, скучая, рассказывали, как у них называлось, «романы» или играли в карты. Тут были и крупные, солидные воры, и мелюзга, прихвостни, так называемые «шестерки», состоявшие на посылках у бандитов «со стажем».
С отрядом прибыл известный в воровском мире Карзубый, хладнокровный убийца, специалист по поножовщине, обошедший все тюрьмы России, и Чума страшное существо, с ленивыми, сонными глазами, с волосатыми огромными ручищами, которыми он задушил свою жену. Чума славился необыкновенной физической силой, соединенной с необыкновенной неповоротливостью.
Была у них еще знаменитость. Об этой знаменитости они говорили на своем жаргоне:
— Не видать свободы, настоящий актер! Жаль, талант по тюрьмам пропадает!
«Не видать свободы» — по смыслу означало в их среде то же, что «провалиться мне на этом месте» или «клянусь богом».
«Талант» носил на руке перстень и весь был расписан татуировкой: не человек — картинная галерея. Ходил он в белом кителе, натянутом прямо на голое тело. На волосатой груди вытатуированы голая женщина, бутылка и бубновый туз. Надпись, наколотая во всю ширь по животу, гласила: «Вот что губит человека».
Звали этого молодчика Толик-Бумбер. У него была отвратная наглая физиономия. Он пел. Но как пел! Ненатуральным, сдавленным голосом, уверенный, что не может не нравиться, горланил так, что кони прядали ушами:
В бригаде народ все простой, жизнь в бригаде деловая, строгая. И вдруг такая ватага ввалилась!
Пожалуй, всех выразительнее был сам Мишка Япончик. Приземистый, с рваной губой, заплывшими гляделками, скуластый, он напоминал гориллу и походкой и загребистыми руками, при взгляде на которые становилось не по себе.
— Симпомпончик! — первое что сказал Мишка, обращаясь к Колесникову и потянувшись к нему с козьей ножкой, когда тот зажег спичку. — Полфунта пламени! И быстренько!
— Вот что, Япончик, — сказал ему спокойным, но не предвещавшим ничего хорошего голосом Котовский, — здесь никаких симпомпончиков нет, здесь находятся командиры Красной Армии. Постарайся твердо это запомнить, потому что я не люблю повторять.