— Я могу не только запомнить, но и припомнить, — ответил дерзко Мишка Япончик.
— Пять суток г-гауптвахты! — рявкнул командир.
Япончик сразу съежился, попробовал перевести на шутку.
Няга и Колесников переглянулись, миг — и они были около Япончика.
— Ничего себе, — бормотал явно струхнувший Япончик, — для первого знакомства…
Гауптвахты не было, и надобности в ней пока не встречалось. Однако никто и глазом не моргнул.
Няга сделал шаг вперед:
— Разрешите выполнять?
Тем временем Колесников уже обезоружил Япончика и вызвал двух бойцов. Япончик был отведен в баню и заперт снаружи. У входа поставили охрану, и надо сказать — крепкую. Учитывалось, что могут быть какие-нибудь попытки со стороны всей этой публики напасть на «гауптвахту».
Так оно и оказалось. Не прошло и десяти минут, как к бане направилось человек десять головорезов. Они размахивали руками, щелкали затворами, все враз кричали и виртуозно ругались.
И прямехонько наткнулись на Нягу.
— Стой! — была команда Няги.
И вдруг у этих «симпомпончиков» как рукой сняло и все возбуждение и всю решимость отстоять своего главаря…
Няга говорил с ними спокойно. В отдалении циркулировали «на всякий случай» Иван Белоусов и еще несколько конников.
— Извиняюсь, конечно… — бормотал один из этих сподвижников Япончика. — Но надо же это утрясти… обидно… Мы-то ничего… но как отнесутся массы?..
— За что боролись? — выкрикнул второй и спрятался за спины своих приятелей.
— Свобода совести, — вздохнул третий, весь заросший шерстью и из этой заросли вращающий белками глаз, — свобода совести, а тут сажають на гауптвахту!
Он произнес это так, вообще, ни к кому в частности не обращаясь.
Словом, они не пошли освобождать своего вожака, а тихохонько вернулись назад, там что-то такое посудачили, подискутировали, и вскоре оттуда уже послышался сдавленный, верещащий, «ну прямо как у настоящего актера», голос Толика-Бумбера:
В отряд Япончика ходил беседовать Колесников. Так, как будто бы и слушали его, и соглашались… но вернулся Колесников удрученный и разочарованный:
— Не верю я им, не те люди! Глаза у них фальшивые… Начнут говорить — язык какой-то вывернутый, словечки всякие, воровской жаргон, и непрерывно ругаются похабно… — нехорошая публика! Воры у них — люди, все остальные по их понятиям — черти, фраера, навоз… Случалось мне проводить беседы в различных аудиториях. Ну, например, моряки. Прекрасный народ! Правда, у них тоже встречаются этакие доморощенные «анархисты», с позволения сказать, этакие… «братишечки», которых приходится осаживать… Но это же — люди! Здоровый, молодой, смышленый и настоящий, знаете, русский народ, с его крепким юмором, с его проницательностью, широтой… Приходилось мне разговаривать с крестьянством, с мужичками. Бывали, конечно, и недоразумения… эксцессы, как говорят… С хитрецой мужички и вопросы каверзные иной раз задают… Но там разговариваешь и чувствуешь, что и ты и твои «оппоненты» правды хотят, пусть каждый со своей колокольни судит, но он болеет за родину… он хочет, чтобы было лучше! А эти… я даже не знаю, как их назвать… только не люди… у них родины нет, у них ничего святого! Отца, матери они не помнят, а если бы и помнили — не задумываясь, полоснули бы ножом. Самое дорогое каждому человеку, прекрасное слово «мать» — у них только для ругательства… Товарищи! Что же это такое?!
Колесников был взволнован:
— Поймите, товарищи, это подонки! И нужно быть с ними осторожнее, чтобы не поскользнуться!
— Деклассированный элемент, — промолвил Котовский.
Ему невольно вспомнилась кишиневская тюрьма, и восхищавшая жуликов воровка Женька, и Володя Солнышко…
— И на черта нам их прислали! — раздраженно воскликнул Криворучко. До каких пор мы будем заигрывать с блатняками? Перестрелять бы их всех без долгих разговоров!..
Беседа была прервана появлением Ивана Белоусова. Он влетел в помещение штаба, опешил в первую минуту, увидев столько народу, а затем одернул гимнастерку и как полагается доложил:
— Разрешите обратиться, товарищ командир! Так что в деревне Рогачевке эти, в кожаных куртках, народ грабят!
Слова его прозвучали как взорвавшаяся бомба. Все повскакали с мест, схватились за оружие. Но Котовский встал во весь свой рост, расправил широкую грудь, и голос его покрыл все встревоженные голоса:
— Слушать мою команду!..
В Рогачевке дым стоял коромыслом. «Братишки» гуляли. В воздухе стоял истошный вой, площадная ругань, женский визг, выстрелы…