Начальник штаба был по-своему прав. Предстояло тяжелое испытание, и Каменский не закрывал глаз на то, что их ожидало. Деникин наступал со стороны Харькова, южнее стремительно двигался Шкуро, генерал Слащев захватил Николаев, галицкие части заняли Христиновку и Умань, Петлюра уже хозяйничал в Киеве… Нужно было оторваться от железной дороги, что само по себе таило много бед. Нужно было двигаться по грунтовым и шоссейным дорогам, а иногда и без всяких дорог, по степи. Нужно было вести непрерывные бои, пробиваться сквозь сытые, оснащенные вражеские полчища и упорно, наперекор всему идти на север. Да, или пробиться, или погибнуть…
Но Котовский ни при каких обстоятельствах не позволял себе падать духом. Слово «трудно» вызывало в нем протест. И чтобы вести людей почти в безнадежное дело, надо их воодушевить на подвиг, внушить им уверенность, заставить их поверить в свои силы — и тогда они преодолеют все.
Котовский вызвал командира бронепоезда Куценко. Тяжелый предстоял разговор.
Куценко пришел — приземистый, литой, такой же прочный, как и его бронепоезд.
Поздоровались. И вдруг Котовский почувствовал, что не может произнести этих страшных слов, не выговариваются слова никак… Но произнести их было нужно.
— Куценко, — сказал Котовский.
И оба молчали.
— Куценко, мы с тобой много повоевали… Помнишь, к-как в Вапнярке громили врага?..
— Бывало, — сказал Куценко.
Он не был разговорчив. К тому же он понимал, о чем будет речь.
— Куценко, ты, конечно, приказ к-командования знаешь? Завтра выступаем…
— Знаю, — ответил Куценко. — Взрывчатка приготовлена…
Ну вот, и произносить самое трудное не надо. И без того обоим ясно, что надо бронепоезд взрывать.
Котовский и Куценко помолчали. Нелегко им было. Но были оба не изнежены жизнью. Умели владеть собой.
Котовский сказал:
— Пошли?
Куценко, как эхо, отозвался глухим, сдавленным голосом:
— Пошли.
Он думал, что взрывать придется еще не сегодня. Любил он свою «черепаху» нежной любовью. И должен был своей рукой уничтожить.
Они прошли по железнодорожным путям, ступая на раскаленные солнечным зноем рельсы. Вот и бронепоезд. Солидная громадина! Весь поцарапан. Стальные плиты не пробивает снаряд. Весь защищен от ударов. И весь ощетинен орудийными дулами, тонкими стволами пулеметов.
Экипаж, оказывается, предупрежден. Короткие слова команды — и все до единого выстроились перед бронепоездом, молча, без обычных солдатских прибауток. Выстроились — и смотрят, смотрят напоследок на свой бронепоезд.
Затем железнодорожный свисток… Бронепоезд дрогнул, сдвинулся и пополз…
Его вывели далеко за станцию, в степь.
— Готово! — крикнули запальщики.
Куценко махнул фуражкой. Раздался оглушительный взрыв. Огненные столбы взметнулись к небу…
Котовский увидел: у железного командира бронепоезда навернулись слезы. Он не скрывал их.
— Все, — произнес он решительно.
И стал распоряжаться погрузкой имущества бронепоезда на подводы, а Котовский вернулся в штабной вагон: было еще много дела.
Наконец-то, кажется, жара схлынула. Небо зарумянилось, зарозовело, загрустило. Поникшие деревья расправили листву. Пролетел живительный ветерок. Пахло полынью, ночными фиалками, резедой. Здесь около каждого дома палисадник.
Командир идет к выходу. Вечерняя прохлада встречает его, лишь только он спускается с подножки вагона.
Давно подготовлен конь. Командир грузно садится в седло, конь переступает задними ногами, почувствовав седока, подбирает зад, делает скачок и, цокая по мостовой, идет хорошей рысью мимо станционного садика, мимо выстроившихся в длинный ряд ларей, оставляя позади себя вокзал с его запыленными окнами, с пустой буфетной стойкой и билетной кассой, которую за ненадобностью начальник станции приспособил под курятник: все равно нет никаких пассажиров и никто не покупает билетов, а только, угрожая наганом, требуют паровозов, которых давно уж нет.
6
Пустая безлюдная площадь. Ни души. Никто не торопится к поезду, никто не гуляет, никто не приходит на свидание. Попрятались. Тишина. Говорят, будут обстреливать.
«Спаси, господи, люди твоя!..»
Посреди площади Котовский круто останавливает коня. Минуту они неподвижны — и всадник и конь. Мускулы коня напряжены, он ждет малейшего знака — голоса, легкого движения повода, — чтобы с места пойти галопом или двинуться красивым и нетерпеливым шагом, перебирая ногами, как балерина, идущая на пуантах.