— Бойся дальней пули, близкая пуля не убьет.
И вот ему удается вселить уверенность в каждого бойца, наполнить сердца отвагой, создать такой боевой дух, который пробивает бетон и железо, одолевает каменные стены и глубокие рвы.
Иван Белоусов высмотрел удобный овраг, позволяющий вплотную подойти к позициям противника. Няга уже лазит по тылам и наводит панику на штабы врага. Папаша Просвирин — человек экономный, но на этот раз вздохнул и сказал:
— Разживемся где-нибудь еще, а пока что лупите от всей полноты артиллерийского сердца! Огонь!
Отличительной его способностью было умение использовать свои пушечки, как он говорил, на все сто: пристреливался к цели, а потом обрушивал в эту точку сосредоточенный огонь, такой, что нельзя было различить отдельных выстрелов.
Через двое суток котовцы ворвались на станцию Попелюхи. Да ведь у них и не было другого выхода. Им нужно было пробиться во что бы то ни стало!
Станция взята. Громыхает обоз через переезд. На железнодорожных путях бойцы обливают керосином вагоны и поджигают их. Бронепоезда набивают снарядами и взрывают. Паровозы пускают навстречу один другому. Грохот. Взрывы. Горят пакгаузы. Возле железнодорожной насыпи много трупов, здесь оказано было особенно яростное сопротивление.
Ведь казалось, что совсем замкнулось кольцо, враги были позади и впереди, слева и справа! Но Котовский сумел нащупать уязвимое место, на станции Попелюхи колонна прорвала окружение, уничтожила все, чтобы не досталось врагу, перевалила через железнодорожную линию и двинулась дальше. Противник не успел даже разобраться в обстановке и не понял, что котовцы уже далеко.
— Теперь мы можем сказать уверенно, что достигнем нашей цели! торжествовал Котовский. — Пока враг почесывает ушибы после Попелюх, мы уже будем за Бугом!
— Эх, снарядов я мало запас в Попелюхах! — ворчал Просвирин. Времени было в обрез, а то бы я, конечно, не растерялся!
Позади слышны были артиллерийские залпы: это, не разобравшись, деникинцы били по петлюровцам, а петлюровцы открыли убийственный огонь по деникинским окопам. Своя своих не спознаша!
Несмотря на все трудности, на все потери, на все страдания, люди двигались вперед, враги кружили вокруг, но Котовский избегал столкновения, где ему было это невыгодно, и нападал там, где его не ждали.
Постоянно находясь в движении, проверяя состояние обоза, воодушевляя бойцов, давая наказы кавалеристам, Котовский не находил времени для раздумья. И так неожиданно напомнил ему Чобра о том, что ныло в груди: о Бессарабии, о далекой родине!..
Чобра не видел его. Он медленно двигался по дороге. Конь у него хотя и привык уже ко всем испытаниям, однако сильно сдал — и поступь была не та, что прежде, и глаза стали печальные. Оводы одолевали, но конь и от оводов отбивался лениво.
Чобра не видел Котовского. Он погружен был в свои думы. Он тихо напевал старинную народную песню, молдавскую дойну.
Котовский придержал коня. Ехал так, чтобы Чобра его не заметил. Чобра пел:
— Здравствуй, Чобра! — окликнул наконец Котовский. — Тоскуешь?
Чобра ничего не ответил. Только вздохнул.
— Нельзя унывать. Думаешь, мне не трудно? Все равно наша возьмет.
— Конечно, возьмет.
— А поешь ты хорошо. Вот послушал тебя — и легче на душе стало.
— Разве я пел? — удивился Чобра.
— Конь у тебя совсем ослаб. А ведь какой был конь! Золото!
— У бедняка даже волы не тянут.
Подумал и добавил:
— Мои ноги идут на север. А сердце идет в Молдавию.
— Иногда, чтобы освободить юг, Чобра, следует двигаться на север, отозвался Котовский и пустил рысью коня.
12
Колонна двигалась по золотой Подолии. Какие раздольные места! Какие дубовые рощи смотрятся в зеркальные пруды! Здесь бы песни петь да водить хороводы… Здесь бы разводить пчел, собирать богатые урожаи… Жить бы да радоваться, варить бы медовую брагу, да растить здоровых детей, да праздники праздновать…
Но тысячелетиями вершатся кровавые дела в этом крае. Сколько раз сгорали дотла города и села на этой равнине! Пепел носился в воздухе, мертвые тела плыли по течению рек, вороны кружились над пепелищами… Казалось, навеки воцарилось мертвое молчание, обезлюдел край. Казалось, никогда уже не раздастся здесь веселый смех, не прозвучат бодрые голоса.