Котовский был взволнован:
— Н-неужели так з-заботятся? И как же вы не пустили? Как жаль, что я не знал!
Не в силах улежать в постели, Котовский тащился к замерзшему окну, дышал на него, пока не образовывалась наконец круглая проталинка, пытался что-нибудь разглядеть. Видны были только крыши.
Как же бригада без него? Нужно сражаться! Вон сколько их!.. Навалились!.. В атаку!!
Дым застилает окно. Нет, это, видимо, от температуры… Жарко и дышать нечем…
…В середине декабря доктор сказал:
— Ну вот вы и поправляетесь. Железный организм у вас, батенька!
Через три дня Котовский выписался из больницы и отправился догонять бригаду.
Стояла белоснежная, в сугробах и инее, кудрявая зима.
10
Осень окрасила золотом деревья в Прохладном. Пурпурные, ярко-желтые и совсем темные, почти траурные листья шуршали на главной аллее, ведущей к сиротливой, никому не нужной купальне.
Люси бродила по этой листве, отшвыривая кончиком туфли листья клена. Потом направлялась к дому, приставала с вопросами к княгине, которая раскладывала сложный пасьянс, сбивалась и сердилась:
— Не мешай!
— Мама, а почему он не пишет?
— Отстань, дорогая, ты меня спутала. Ну не пишет, не пишет — и напишет…
— А если послать запрос?
— Куда запрос? Кому запрос?
Вот и совсем облетели листья… Говорят, что помещики снова спешно уезжают за границу. Говорят, что по всей Украине движутся партизанские отряды. Говорят, что Деникин разбит под Орлом.
Люси бродила как неприкаянная по комнатам, куталась в пуховый платок…
— Мама, мне скучно!
Садилась за рояль, начинала «Песню гондольеров» Мендельсона, перелистывала толстую тетрадь с нотами… «Сентиментальный вальс» Чайковского… «Ноктюрн» Шопена… «Матчиш»… Вальс «Оборванные струны»…
Захлопывала крышку рояля.
— Мама, он, наверное, совсем не приедет!
И он не приехал.
Вместо него приехал незнакомый человек. От него пахло овчиной.
Он сказал:
— Мне поручено передать, чтобы вы капитана Бахарева Юрия Александровича не ждали.
— Как так не ждала?!
— Убит. Вы не расстраивайтесь. Вы его жена?
Люси молчала. А незнакомец, напротив, разговорился. Она слушала, что говорит этот человек, но отвечать не могла. И плакать не могла. Она смотрела изумленно: как он может, этот человек, так спокойно, так просто говорить «убит»? Это ложь! Юрий не может быть убит! Он должен жить… Он так мечтал жить, с ней жить!.. С ней одной, нераздельно! У них же все продумано, все решено!..
— Впрочем, это неважно, жена вы или не жена. Мне очень трудно было к вам пробраться. Но я должен был сообщить. Вот и сообщил. Ну а вообще-то… Дело военное. Сейчас умереть — раз плюнуть. Жалко, но что делать. Убит в бою, в селе Долгом, есть такое село — Долгое. А вам бы советовал уезжать, уважаемая. Нечего вам тут делать. А то дождетесь беды… Право, уезжали бы! Я в курсе дела, я на такой же работе, как и Юрий Александрович, мы там вместе были, когда его убили. Я был на селе, в поповском доме. И могу вам точные сведения сообщить. По всей Украине созданы подпольные коммунистические организации, подпольные губкомы, подпольные ревкомы… Эти ревкомы занимаются агитацией, создают партизанские отряды, причем некоторые отряды вырастают до нескольких тысяч человеко-штыков… Вам не нравится это выражение? Но теперь людей нет, одни человеко-штыки. Человеко-штыки жгут помещичьи усадьбы, убивают, расстреливают по суду и без суда, их становится все больше, а дерутся они, надо сказать, превосходно и мастерски разлагают войска противника. Как они это делают уму непостижимо… Но я вижу, что вы меня не слушаете. Я понимаю ваше состояние и глубоко уважаю вашу скорбь. Что делать. Мы обреченные. Мне вот тоже не сносить головы, я это знаю, но смотрю на это спокойно. Кстати, не могли бы вы меня покормить? Я очень голоден. Большую трагедию переживает Россия. Да! Чуть не забыл. Вот его блокнот, я сам лично вытащил его из кармана френча Юрия. Тут пятна, запеклась его кровь, я даже колебался, передавать ли…
Он замолк, потому что по приказанию Люси принесли ужин. Теперь оба молчали. Люси молчала потому, что была в полуобморочном состоянии. Незнакомец молчал потому, что хотел есть. Теперь, когда он сбросил полушубок, он выглядел симпатичнее. У него были молодые глаза, наивные, мальчишеские губы. Лицо его портила щетина: он, по-видимому, давно не брился.
— Роскошно! Давно не ел настоящей пищи! Я хотя и не брит, но ведь тоже дворянин. Небритый дворянин. Как говорится, пошел в народ, опустился, опростился и даже, извините, пропах народом. Сердечно благодарен. Гран мерси! Мерси боку! А этот пирожок я, с вашего позволения, положу в сумку.