Много легенд ходило о Котовском. Конечно, пленные офицеры не верили этим россказням. Но имя Котовского знали. Не он ли разбивал наголову одну белую группировку за другой? Известно было гуманное обращение Котовского с пленными. Известна была его невероятная храбрость.
Вот почему, когда Котовский вошел в школу, пленные офицеры приветствовали его криками: «Котовскому ура!» Вот почему они устроили овацию легендарному командиру. Они были изумлены, они как военные не могли не оценить совершенного.
Но Котовский не любил пышности. Он спросил, нет ли жалоб у господ офицеров. Жалоб не было. И Котовский вышел из помещения школы.
Когда он, напарившись в бане, возвращался в штаб, солнце сияло, играли солнечные зайчики в окнах домов. Со стороны Днестра долетали запахи талой воды и зарослей камыша. Охватывало нетерпение, на сердце возникала неясная тревога, так хотелось, чтобы скорее настала весна, чтобы раскачивали зелеными верхушками деревья, чтобы пели птицы, чтобы захлебывались медвяными запахами пестроцветные поля!
Было много дела, нельзя было вырваться ни на минуту. Приходили молдаване с левобережья, из соседних сел, просили разъяснений, как наладить Советскую власть, и Котовский беседовал с ними, давал указания. Шел учет трофейного имущества. Перековывали лошадей.
Но вот, кажется, и все. Котовский приказывает ординарцу подать коня, ну, он знает, какого… того рыжего, золотистого.
Черныш притворяется, что не понимает. Он как иной усердный кассир, который нехотя расстается с наличностью, попавшей в его несгораемый ящик:
— Мало ли у нас рыжих коней!
— Рыжих много, а такой один. Будто не понимаешь, о чем я говорю! Ну, крупный такой, Мамонтова.
— Крупный! У нас мелких пока что не водится!
Наконец Черныш уходит в конюшню. Кони на его попечении. Он строго следит, чтобы были они сыты, напоены, проверяет, не хлябают ли подковы, расчесывает хвосты и гривы, щегольски подстригает их.
Иван Черныш редко разговаривает с людьми, зато в конюшне он ворчит на командира, если тот вернется на вспотевшем коне, бранит плохое качество корма, упрекает задиру Звездочку, которая кусает соседа Гладиатора…
— Золотистого! — бормочет Черныш на этот раз. — А может, золотистому дать покой надо, может быть, ему культурный отдых требуется после того, как стоял он, конечно, в болоте и питался, прости господи, утиной травой!
Воркотня не мешает Чернышу быстро действовать, и вскоре Орлик стоит уже перед крыльцом.
Котовский выходит из дому. Его охватывает радостное волнение.
Орлик застоялся и нетерпеливо бьет копытом и грызет перекладину крыльца. Грива волнистая, волос к волосу. Скосил умный глаз: каков-то седок, заслуживает ли уважения?
В каждом движении Котовского — в размахе могучих плеч, в повороте головы — уверенность и сила. Чувствуется, что умеет держать поводья этот богатырски сложенный человек. Чувствуется, что не раз случалось ему на коне врубаться в колонны вражеского войска, мчаться под ураганным огнем в атаку, сливаясь в одном порыве с испытанным боевым конем.
Котовский еще раз определяет все достоинства коня, бросая быстрый взгляд на его крепкие ноги, мускулистую шею, на хорошую линию спины. Грузно наваливается на луку седла. Заскрипела отполированная желто-коричневая кожа. Котовский взял ноги в стремена — и в тот же миг понял, что Орлик будет надежным другом, что не раз ходить им в атаку, что колесить им вместе по раздолью земли.
Пятнадцатая глава
1
Когда было объявлено, что бригаду отправляют в Ананьев на переформирование, бойцы были огорчены.
— И все начальство выдумывает! — ворчал Николай Дубчак. — Мы бы одним махом Бессарабию очистили… А тут — на тебе! — Ананьев! У комдива-то не болит, ему заботы мало.
— Не понимает он кавалерийской души! — досадовал Няга. — Мы бы этих румын… Ведь каких только не били! Одних генералов — куча!
Нехотя расставались с Тирасполем.
Когда полки построились и тронулись в путь, на самом выезде из города к Котовскому подошла древняя старушка. Котовский остановил коня, думал, не хочет ли старушка о чем-нибудь спросить, изложить какую-нибудь просьбу.
Старушка подошла, перекрестила Котовского широким русским крестом и промолвила:
— Спасибо тебе, батюшка, за радение о народе. Благослови тебя бог на многотрудном ратном твоем пути.