Молодые девушки любопытны. Молодые девушки доверчивы. Постепенно Оксана оттаивала. Миша так ласково говорил с ней! И вскоре на этих развалинах, на черных обгорелых бревнах, в присутствии безмолвных мертвецов Оксана все рассказала Мише.
Оказывается, в деревне поймали партизана, после чего польские легионеры учинили жестокую расправу. Целый день громили, жгли, вешали, издевались над женщинами… а потом ушли, прослышав, что красные близко. У Оксаны была большая семья, и ее уничтожили. Все происходило на ее глазах, одна она успела спрятаться и вот теперь осталась на свете одна-одинешенька…
Миша стал ее утешать. А потом рассказал, что у него семья в Кишиневе:
— Сестренка, Татьянка, вот вроде тебя, такая же красивая…
— Откуда ты взял, что я красивая?
— По голосу слышно. А отец у меня железнодорожник. В железнодорожном депо работает.
— У меня отец умел сапоги шить…
Тут она всхлипнула и опять заплакала — тихо и горько. Жалко было Мише эту почти помешанную от горя девушку. Он твердо решил, что не оставит ее здесь.
И вдруг подумалось: а что, если эту девушку им в семью принять? Не знал Миша Марков, что он точно так же, как Оксана, остался один на свете. Не знал, что нет у него ни отца, ни матери, ни милой сестренки, что только в его воображении жили они по-прежнему…
Он стал приглашать Оксану, когда кончится война, в их семейство погостить, а то и вовсе остаться. Он рассказывал ей про Кишинев, какое там солнце, какие яблоки…
— Мама у нас хорошая!
— И у меня была хорошая…
— Моя мама и тебя любить будет!
Так они разговаривали, стоя посреди этих страшных, обгорелых обломков, среди виселиц и обезображенных черных трупов — два молодых, только-только начинавших жить существа.
9
Когда Марков доставил в бригаду красивую смуглолицую Оксану, все только и толковали что о «трофейной дивчине».
— Вот тебе и тихий мальчик! — удивлялся Савелий Кожевников. Смотрите, какую кралю отыскал! Молодец! Ей-богу, молодец! Пожалуй, тебя посылать в разведку, так ты у нас целый хоровод соберешь!
Савелий выхаживал ее, как родную дочку. Она все еще не приходила в себя. Ночью ей снилось все страшное, пережитое ею. И она кричала во сне. Савелий, как маленькой, певучим голосом рассказывал ей сказки да побасенки.
Постепенно Оксана освоилась в новой обстановке. Увидела, что каждый старается сказать ей ласковое слово, подбодрить, утешить, рассмешить. Перестала смотреть исподлобья, перестала дичиться.
— Так вы красные? И все красные такие? Тоже я разное слышала.
Вскоре Марков, придя ее навестить, увидел, что она стирает солдатское белье, взбивая мыльную пену сильными смуглыми руками. А усевшийся вблизи кавалерист, где-то раздобывший расписную трехструнную балалайку, мелодичным треньканьем этого незамысловатого инструмента старается развлечь ее.
Внезапно он вскидывает голову, глаза его делаются бессмысленными и затуманенными. Неожиданно тоненьким голоском он вытягивает:
Марков нисколько не рассердился, что застал около Оксаны кавалериста. Он дал кавалеристу сделать отыгрыш и с напускной серьезностью, как поют в деревнях, тоже исполнил частушку, первую, какая пришла в голову:
Балалаечник перегнулся, растопырил локти, ударил по струнам:
— Э-эх! Сегодня пляшем, завтра пашем…
Балалайка затренькала еще заливчатее, еще звонче.
Мише так хотелось рассмешить Оксану, отвлечь ее от невеселых мыслей! Он выбирал самые забавные частушки, но не видел лица Оксаны. Нравится ли ей?
Он выговаривал скороговоркой:
Оксана, не прекращая работы, повела только на Мишу взглядом.
И тут еще подошли бойцы. Под лихую «Барыню» прошелся какой-то молодой щеголь вприсядку… И для всех было ясно, что присутствие Оксаны заставляло его выделывать особенно замысловатые выкрутасы и кренделя.
Оксана отжала белье, вытерла о подол закрасневшиеся от стирки руки и, любуясь на танец, встала рядом с Мишей Марковым, показывая этим, что разговоры разговорами, а знает она только его одного.