Котовцы только ждали сигнала. Затем со всех сторон бросились на опешивших бандитов. Били нещадно. Никто не ушел из этого жестокого боя. Некуда было уйти.
Гуляй-Гуленко забрался на чердак изрешеченной пулями хаты, отстреливался, а потом, не желая сдаться, приложил пистолет к уху и закончил этим свою бесславную деятельность, к немалому огорчению Гарри Петерсона.
«Такой живописный… и так понимал украинскую душу… — думал Петерсон, составляя сводку для своего начальства. — И какой финал! Как в шекспировской драме!»
4
Они подобрали его во время стремительных своих переходов. Он был голодный, заморенный, несчастный, этот вихрастый мальчуган.
— Есть хочешь? — заботливо спрашивали окружившие его котовцы.
— Хочу. Кто же не хочет есть!
— Правильно!
— Вымыть его сначала надо!
— А ну-ка, примерь эти сапоги… Сойдет! Портянок побольше намотаешь, чтобы не хлябали.
— Нет уж, надо его по всей форме обрядить.
— Тебя звать-то как? Петька? Здорово! Будешь с нами вместях воевать?
— Возьмете, так буду. Я на трубе могу трубить.
Так появился у котовцев Петька-горнист, общий баловень. Оксана рубаху ему сшила и все снаряжение по росту приспособила. Очень красиво получилось. Савелий Кожевников объяснял ему воинский устав. Марков учил верховой езде. Котовский показал ему, как играть сигналы, но особых музыкальных способностей у Петьки не оказалось.
Лучше всего у него получался сигнал «В атаку». Впрочем, этого было вполне достаточно. Петька трубил — бойцы шли. И когда уставала рубить рука и не оказывалось ни одного уцелевшего в рядах противника — это и означало конец атаки, это было ясно и без трубача.
Мчались котовцы вперед. Петька-горнист, трубач Котовского, отчаянный милый мальчик, не отставал от командира. Где Орлик, там и серый Бельчик трубача.
Сколько четырнадцатилетних мальчиков мечтало скакать на сером жеребце впереди отряда, с красивой серебряной трубой! Счастливый Петька достиг этого. Труба сверкала, светлые волосы выбивались из-под фуражки, ветер свистел… Вдали пестрели вражеские роты, рассыпавшиеся цепью по бугру…
Жизнь была волшебна, деревья в снежном уборе нарядны, облака быстролетны. И самое прекрасное было — стремительный бой. Где-то рядом ухали пушки. Через поле мчались конники. И когда врубались они в гущу пехоты и начинали свой страшный танец сверкающие клинки, каждый знал, что рядом Петька, беловолосый мальчик, и всегда вовремя отводили от трубача удар. Была непреклонная уверенность, что его не тронет пуля. Убивают в бою друг друга взрослые люди. А он даже как бы и не конник, он только присутствует при решающих битвах, он — представитель молодых поколений завтрашнего дня.
Так светится и улыбается утренняя заря! Нет ей дела до тающих сумерек, она смотрит вперед, тянется к полдню и уже придумывает, какие будут на этот раз веселые поляны, какие будут кружиться птицы, какие замечательные родятся облака в этот наступающий день…
Его поймали бандиты Заболотного, когда он неосторожно отбился от бригады. Они гонялись за ним, как псы за сусликом, их было много, а он один. Наконец им удалось окружить его. Что-то не были они так храбры, встречаясь с бойцами Котовского! Но ведь это был всего лишь беловолосый мальчик…
Петька увидел совсем близко смеющиеся разбойничьи рожи. Он понял, что убивать будет этот, рыжебородый, он как-то особенно ощерился. Детина, топором тесанный. Опасаясь, как бы не опередили другие, он тихо, просяще произнес:
— Не трожь. Я сам.
Затем взмахнул тяжелой казацкой шашкой…
Петька увидел кусты, серебряный снег, бирюзовое небо… Подумал: «Надо пришпорить коня и держать прямо на дерево, освещенное солнцем… И тогда он прискачет к своим и будет рассказывать, как чуть было не влопался… Вот будут смеяться! Все будут смеяться, даже хмурый ординарец командира Черныш. Савелий и тот станет посмеиваться в бороду… а уж Марков как зальется! Черныш заставит повторить рассказ несколько раз подряд и только тогда ухнет, как филин, и это будет означать смех…»
Все это успел подумать трубач Петька. Но его уже не было…
Котовцы нашли изуродованный труп. Петькины глаза были выпучены. Белые волосы слиплись. Лицо потемнело. Голова была почти отрублена и как-то особенно горестно склонялась набок.
Котовский долго вглядывался в это лицо.
— Бедный м-мальчик!.. — прошептал он.
Сердце горело, рука сжимала эфес. Таких вещей не прощают.