Из дальнейших расспросов Котовский убедился, что Всеволод Скоповский в равной степени красив и глуп. Оказывается, он не собирался делать карьеру путейца. Просто ему нравились серебряные нашивки с вензелями. Всеволод был заносчив, презирал профессоров, получавших мизерное жалованье, а сам увлекался балетом и бегами, вернее, увлекался всем, чем увлекался «его друг, князь Кугушев», по-видимому, являвшийся для него идеалом, образцом — увы! — недостижимым, потому что Кугушев был «баснословно богат».
— Можете себе представить, — рассказывал восторженно Всеволод, — у князя уже есть содержанка — Вероника, певичка из театра «Буфф», и он подарил ей бриллиантовый кулон!
Всеволод Скоповский получал хорошие куши от отца, но все-таки не такие, чтобы мог дарить певичкам кулоны. И это, пожалуй, было самым большим огорчением для Всеволода. Ведь князь Кугушев мог. И князь Радзивилл мог. И сын миллионера Кабанова мог все себе позволить.
На летние каникулы вместе со Всеволодом часто приезжал безусый гимназист Коля Орешников. Собственно, дружил-то Всеволод со старшим братом Коли. Но тот всегда ускользал в последний момент, намекая на нечто романтическое и даже говоря со вздохами влюбленного: «Если бы ты ее видел, ты бы понял меня! Она едет с мужем в Ялту, и я должен последовать за ней…» И тут он подсовывал вместо себя братишку: «В общем, вы пока поезжайте, а там, глядишь, и я пожалую. Тебя же прошу, как друга: посылай от моего имени моим родителям телеграммы, чтобы они думали, будто я у тебя гощу…» С этими словами он исчезал, а Всеволод ехал домой с неуклюжим, застенчивым гимназистом.
Прибыв в «Валя-Карбунэ», Коля Орешников немедленно вооружался удочкой и целыми днями просиживал на берегу пруда, внимательно следя, как покачивается на прозрачной поверхности заводи полосатый поплавок.
Гимназист Коля Орешников жил, ни над чем не задумываясь. Он принимал мир таким, как он есть. Очевидно, всегда были и будут мужики, которые косят сено и едят очень вкусный черный хлеб, прихлебывая квас. И так уж придумано, что есть солнце на небе, папа и мама в Петербурге, на Васильевском острове, помещик Скоповский в «Карбунэ», а главное — рыба в карбунском пруду.
Коля был страстный, неукротимый рыболов, и первое знакомство его с управляющим Котовским произошло у пруда: они тогда заспорили, в какое время рыба лучше клюет — перед дождем или после дождя. Кстати, на этом знакомство и кончилось.
Для того чтобы в кладовых Скоповского не переводилась всяческая снедь, а в кармане Скоповского не переводились денежки, на полях работали сотни людей. Самая тяжелая работа поручалась молдаванам. Вероятно, потому, что они выполняли самую тяжелую работу, их больше всего и презирали. Все в них раздражало Скоповского: их невозмутимость, и их необычайная выносливость, и их покорный вид. За что, за какие заслуги им отпущено такое феноменальное здоровье? Это он имеет право на здоровье и долголетие! Он, испокон веку владеющий пастбищами и садами, он, оберегаемый няньками, докторами и полицией!
Котовский возненавидел помещика с первого дня, и это нерасположение все возрастало. Скоповский, напротив, терпимо относился к новому управляющему. Силач и здоровяк, Котовский не вызывал в нем зависти. Управляющий должен быть силен, чтобы раздавать зуботычины. Это так же бесспорно, как то, что горничные должны быть миловидны, а кучера толсты.
— Я с вами, а не с ними, — говорил Григорий Иванович молдаванам. Верно говорит народная пословица: ива не плодовое дерево, барин не человек. Хотя и говорят, что за деньги и черт спляшет, но меня им не купить, не продажный.
— Мы тебя сразу поняли, какой ты есть, — отвечали молдаване.
Они относились к Котовскому с доверием и платили за человеческое участие усердием в работе.
— Мы тебя не подведем, человече добрый! За добро добром платят!
А Скоповскому это и на руку: достатки росли, имение процветало, чего же еще надо.
Так до поры до времени и жили. Когда Скоповский отдавал вздорные распоряжения, Котовский молча выслушивал его и поступал по-своему. Трудно ему было. Только и отводил душу, когда уезжал на луга, на сенокосы, когда бывал на виноградниках или проезжал через тенистые рощи. Природа настраивала на торжественный лад. Слушая, как шумят вершины деревьев, как звенят птичьи голоса и жужжат медуницы и пчелы, Котовский думал о счастье, о светлом будущем, которое сулили человечеству в книгах. И ведь надо же, чтобы все эти приживалки народа, эти обжоры и бездельники, жили в таком раю! Как будто нарочно красоты природы хотели подчеркнуть душевное убожество этих трутней.