— М-м-да… «Не хочу коммуны без лежанки»… Это Клюев изрек в недавно вышедшей книжице. А это его же: «К деду-боженьке, рыдая, я щекой прильну». Это он сейчас щекой прильнул, в годы величайшей из революций! Вот уж поистине — кому что! А ведь талантлив! М-м-да… Не то, не то… Все это не то… Вот дьявольщина! Где же эта цитата у меня? «О том кукушка и кукует, что своего гнезда нет» — пословица мне понравилась, я и записал, пригодится когда-нибудь… «Прочесть Федорченко „Народ на войне“» — это я просто для памяти черкнул, Василий Васильевич Князев хвалил мне очень эту книжку… Но это опять не то… Стоп! Нашел! Вот оно! Есть на свете один страшно эрудированный, страшно образованный литератор, он выпустил в одном частном издательстве (а этих частных издательств наоткрывали сейчас около полутораста!) монографию о Пушкине — толстая такая книга, в роскошном переплете, и цена роскошная… Я купил ее, можете взять почитать, если поинтересуетесь, и тогда узнаете… э-э… сейчас найду выписку… что «дендизм являл одну из попыток придать взбаламученной русской жизни и расплывчатым отечественным нравам законченный чекан и определяющую граненость…»
Прочитав, Крутояров залился смехом.
— Законченный чекан! — выкрикивал он сквозь смех. — Определяющая! Граненость!.. Ох, не могу. Был бы жив Пушкин, он бы его тростью побил! Правда, роскошно? Абсолютно непонятно, совершенно бессмысленно, но роскошно! И расплывчатые нравы тоже недурны! Когда у меня плохое настроение, я достаю записную книжку, читаю этот абзац и хохочу. Вот вам первый совет: никогда так не пишите!
Он смеялся до слез, вытащил носовой платок, вытер слезы и снова заглянул в свою книжечку.
— А вот еще: «речековка словоконструктора». Это состряпал уже другой «гений». На днях вышел альманах, называется «Абраксас». Пышность-то какая! Тоже — чекан и граненость, но эти хоть Пушкина не трогают. В другом альманахе драма в стихах, называется «Нимфа Ата». Конечно, это все шелуха, отпадет со временем. Чехов говорил, что богатые люди всегда имеют около себя приживалок. Русская литература богата, поэтому и приживалок много. И если приживалка не станет говорить «мерси боку», антраша выделывать, шутов гороховых строить, какая же она будет приживалка? Вот она и пыжится, из кожи лезет: «Абраксас! — кричит. — Законченный чекан! Нимфа Ата!» дескать, мы люди образованные, не какое-нибудь мужичье, нам и положено изъясняться непонятно и косноязычно!
Слушая Крутоярова, Миша Марков чувствовал себя невеждой. Очутившись в самой стремнине потока, в самой гуще жизни, полной своих каких-то порывов, устремлений, волной поисков и борьбы, Миша Марков только растерянно озирался, как неуклюжий провинциал, попавший в движущуюся толпу на главной магистрали большого города.
Впрочем, Марков не оробел. Он слушал Крутоярова, слушал руководителя литературной студии — бородатого, авторитетного, слушал сотоварища по студии — вспыльчивого, нетерпеливого Женю Стрижова, который, по-видимому, был в курсе всех дел, все понимал и все знал, — слушал и наматывал на ус.
Возвращаясь домой, хватался за книгу. Читал яростно, запоем. Оксана просыпалась ночью и обнаруживала, что Миша все еще не ложился. Она его укоряла, просила, а он только отмахивался и продолжал листать страницу за страницей.
— Подожди, Ксаночка! Как раз самое интересное место! Ты не беспокойся, я лягу. А ты спи!
— Как же спать, когда свет прямо в глаза?!
— А я газетой загорожу лампочку. Хочешь? Теперь хорошо? Не сердись, пожалуйста, надо же наверстывать! Ведь я, оказывается, ничего не читал, ничему не учился, ничего не знаю! Только на коне умею ездить!
Однажды Крутояров объявил, что сегодня они отправятся по книжным лавкам. Марков как раз получил стипендию, и у него завелись кой-какие деньжата. А деньги в 1923 году были разные. Ежедневно объявлялся курс только что введенного в обиход советского червонца. То, что получено вчера в старых «миллионах», или, как тогда называли их в обиходе, «лимонах», на сегодняшний день падало в цене. Например, в тот день, когда Марков и Крутояров отправились по книжным ларям и магазинам, курс червонца был два миллиона семьсот тысяч. И нужно было торопиться тратить старые купюры.
Для Миши это не составляло затруднения: «купюр» у него было не густо, — рад бы тратить, да нечего. Финансовые дела Маркова были на первых порах очень неважные, проще говоря, едва сводили концы с концами. Если бы не помощь Крутоярова и в этом отношении, незаметная, но повседневная помощь то тем, то другим, — туго бы пришлось Мише и Оксане в Петрограде.
— Готов? — заглянул в комнату Миши Крутояров, уже одетый в новенькое кофейного цвета пальто и полосатую суконную кепку.