— Что толку? — тоже вполголоса ответила Надежда Антоновна. — С них как с гуся вода.
— Конечно, как с гуся вода, — услышал ее реплику Крутояров. — Потому что цацкаются с ними, миндальничают!
— Они уверяют, что в искусстве должно быть многообразие изобразительных средств, — примирительно сказала Надежда Антоновна и тут же пожалела об этом.
Лицо Крутоярова исказилось гневом, и Надежда Антоновна уже не помышляла больше о судьбах искусства, а только старалась припомнить, где стоит пузырек с сердечными каплями, прописанными Ивану Сергеевичу.
— Многообразие?! — закричал Крутояров. — Пожалуйста! Будьте настолько любезны! Желаете сказ? Фантастику? Юмор? Но вражеские десанты, парашютисты под флагом свободного искусства — этот номер не пройдет! Не для того революцию делали!
Крутояров увидел испуганное лицо жены, понял, что сейчас она предложит ему принять лекарство, и сразу угомонился. Он терпеть не мог сердечные капли.
Часы в столовой, большие, в дубовой оправе с затейливой резьбой, показывали без четверти три. Не бессовестно ли ему благородно негодовать по поводу каких-то там хлюпиков, проходимцев, не замечая, что жена утомлена, что о Маркове, у которого сегодня большой праздник, все и думать забыли?
— А вообще-то, — подытожил Иван Сергеевич, — черт бы их всех побрал, диверсантов, мечтающих пролезть через форточку искусства! Давайте, друзья, спать. Извините, что нашумел, что, по своему обыкновению, говорил длинно и бессвязно. У Владимира Ильича надо учиться, у него регламент: пять минут и очисти место для следующего оратора!
Марков поднялся, встала и Надежда Антоновна. У всех были зеленые, усталые лица. Марков стал благодарить, уверять, что этот день навсегда останется у него в памяти…
— Ладно уж… Чего уж там… — оправдывался Крутояров. — Вышло не так, как хотелось бы… Пожалуй, и Орешниковы были в данном случае ни к селу ни к городу, зря я пригласил. Позвать бы двух-трех писателей… Например, Чапыгина — обязательно познакомьтесь с ним! Или Борисов интереснейший писатель! Хотя к нему и применяют метод замалчивания — в «обойму» не входит. Мне правится, как он прокладывал путь в литературу: напечатал в двадцать первом году на машинке восемьдесят пять экземпляров сборника своих стихов — так сказать, издал своими средствами. И что же? Рецензии были! В магазинах на прилавке лежала! Разве не замечательно? Какая впоследствии библиографическая редкость будет! Вот пригласить бы его… Ну, ничего. Как вышло, так и ладно. Еще будет у вас впереди достаточно и банкетов и юбилеев, даже надоест. А сегодня в домашнем кругу отпраздновали — тоже неплохо.
Марков растрогался. До чего же милые люди! И какое счастье, что он повстречал их! А все Григорий Иванович. Обязательно надо к нему поехать, просто не хватает его для такого торжества.
Марков на цыпочках, стараясь не разбудить Оксану, пробрался в свою комнату, быстро разделся и улегся в постель. Как только он погасил электрическую лампочку, в окно хлынул такой лунный свет, что даже удивительно было, как способна светить и сиять одна-единственная луна. Уж не высыпало ли их на небо сразу с десяток?
Десятая глава
1
Болезнь Владимира Ильича наполняла сердца скорбью. Об этом избегали говорить, но постоянно, неотступно думали.
Врачи потребовали переезда Владимира Ильича в Горки, в Подмосковье. Разные вести прилетали оттуда.
Вот заговорили об ухудшении. Неужели это конец? Котовский сумрачно говорил: «Жизнь бы отдал, лишь бы он не болел!»
Затем пришло сообщение, что Ильичу лучше. Он боролся. Он делал упражнения, чтобы восстановить речь. Научился писать левой рукой, так как правая парализована. Если не мог писать — диктовал. Он считал, что не все еще выполнено им. У него был составлен план неотложных дел. Во что бы то ни стало, но все эти дела должны быть сделаны!
И Владимир Ильич продолжал работать. За семьдесят пять дней болезни, со 2 октября по 16 декабря 1922 года, он написал 224 деловых письма, принял 171 человека, председательствовал на 32 заседаниях Совнаркома, Совета Труда и Обороны, Политбюро. В печати появлялись статьи Ленина, каждая была путеводной звездой, каждая была программной.
И эта победа Ленина над тяжким недугом, может быть, над самой смертью — одно из самых потрясающих, полных драматизма явлений, какие знает история. Сила воли, сознание долга оказались сильнее смерти! И как все истинно-величавое, эта победа была одержана Лениным просто, обыденно. Прежде чем уйти, он проверял: все ли необходимое сделано, предусмотрено ли все, что понадобится людям для строительства новой жизни, для борьбы.