— Когда только люди научатся пользоваться такой благодатью! Ведь красота-то какая! — тихо, будто боясь разбудить уснувшие деревья, произнес Белоусов.
— А все-таки они там, значит, обо мне помнят, — удовлетворенно пробасил Котовский. — Специально засылают, так сказать, именные банды диверсантов. Лестно.
10
И жизнь пошла своим чередом. Сады цвели, люди трудились, отдыхали, строили планы, мечтали, любили, радовались, печалились, растили детей, сооружали дома, прокладывали дороги, жили.
Как всегда, Котовский просыпался в пять утра. Делал гимнастику, обливался водой. Затем отправлялся на городской стадион, построенный по его настоянию и при его живейшем участии. По дороге не пропускал ни одного дома, где жил или штабной работник или служащий уманских учреждений.
Котовский стучал в окна и торонил:
— Засони! Все на свете проспите! Давайте, давайте, жду на стадионе, пора делать гимнастику! Смотрите, какая погодка! А вы и окна позакрывали, как только терпите такую духотищу!
— Встаем, Григорий Иванович, — отзывались заспанные голоса. — Ох уж этот Григорий Иванович! Как петух на заре поет! Идем, идем, Григорий Иванович! Одна нога здесь, другая там!
Так начинался день в Умани. А потом шло одно за другим — и все казалось срочным и неотложным. Котовский следил за ходом обучения призывников, наведывался и на курсы штабной службы, где подготавливались штабные работники. Не оставалась без внимания и корпусная школа младшего комсостава. Котовский шефствовал над школой сельской молодежи под Уманью. Настойчиво советовал им изучать агрономическую науку и цитировал высказывания Ленина относительно перестройки сельского хозяйства на социалистической основе…
Словом, дел хватало, и все дни были заполнены до отказа. И никогда не видели Котовского усталым, невнимательным, бездеятельным. Он все делал со страстным увлечением и своей стремительностью увлекал других.
Ольга Петровна всегда умела улучить момент, чтобы зазвать к себе домой и покормить дежуривших посменно круглые сутки военных, одетых в штатское. Белоусов же поселился в общежитии красных командиров, питался в столовой повторных курсов и старался как можно реже появляться у Котовских.
Через некоторое время он пришел сияющий и довольный. Им получено приказание пост снять, оставить только наблюдение за приезжающими в Умань лицами, поручив это местным работникам.
Как будто инцидент можно было считать исчерпанным. Но тревога осталась. Особенно беспокоилась Ольга Петровна. И главное, она чувствовала свое полное бессилие. Что она может сделать? Что предпринять?
А Григорий Иванович вскоре перестал и думать о сообщенном Белоусовым. Допустим, что банды засылались. Ну и что ж такого? Их выловили. Да и сам Котовский достаточно владеет оружием. А если говорить про опасность, так она сопровождала Котовского неизменно. Вся его жизнь — опасность. Нельзя же поминутно оглядываться.
— Если так рассуждать, — говорил Котовский, — то вообще нет человека на свете, которого не подстерегает опасность. Как ты считаешь, Леля? Тебе это особенно видно, ты врач. Идет человек, споткнулся, вывихнул ногу.
— Положим, это еще не смертельно.
— Да, но с вывихнутой ногой он или попадет под машину или не успеет эвакуироваться… За каждым углом нас подстерегает какая-нибудь зараза, бацилла какая-нибудь, на первый взгляд — тьфу, мелочь, не стоит обращать и внимания, а конец будет неизвестно еще какой.
— Для того-то и существует профилактика, — наставительно пояснила Ольга Петровна.
— Ваш брат — медицина — на все случаи придумает словечки. Профилактика, диагностика… Я ведь только хочу сказать, что на каждый чих не наздравствуешься. А думать об этом да ждать — это все равно что на фронте каждой пуле кланяться: обязательно и убьет.
Поговорили, и ладно. Жизнь шла своим чередом. Сады цвели, люди трудились.
Четырнадцатая глава
1
Немало времени прошло с тех пор, как Марков увидел бывшего своего друга Женьку Стрижова в ресторане «Кахетия», увидел — проникся к нему жалостью и решил непременно побывать у него и попробовать наладить отношения.
«Надо отремонтировать нашу дружбу! — неоднократно говорил себе Марков. — Может быть, даже наложить заплаты, но так вот отмахиваться, вычеркивать человека нельзя».
Однако всякий раз, как намечал он это несложное мероприятие, обязательно что-нибудь мешало. А ведь так просто — пойти на Фонтанку, войти в знакомый-презнакомый двор, где столько раз бывал, где знает и помнит все-все: и ржавые брусья, сваленные в углу рядом с кучей битого кирпича, и поленницы дров — много и каждая на особицу, потому что каждая принадлежность такого-то жильца такой-то квартиры… Марков даже знал, что, если пройти этим двором, окажется поворот, затем как бы вторые ворота уже другого дома, затем площадка, где выбивают ковры, сушат матрацы и стеганые одеяла, затем опять длинный узкий двор, по которому выйдешь совсем неожиданно к Александрийскому театру. Марков помнил все изгибы и повороты этого проходного двора, так же отлично помнил темную лестницу, пахнущую котами, дверь, обитую клеенкой…