Седьмого мая 1906 года в знак протеста семнадцать арестованных объявили голодовку. К ним примкнула вся тюрьма. Требовали отмены репрессий и улучшения тюремной пищи. Надзиратели бегали от камеры к камере, уговаривали есть. Кашевары уносили нетронутые бачки с баландой. Кухонные мужики выливали обед в помойную яму.
Прибыл прокурор окружного суда. Ходил по камерам, выслушивал жалобы. Морщился. И от правдивых невеселых рассказов, и от удушливого воздуха.
— Карательные меры отменить, — распорядился он, уезжая и радуясь, что выбрался наконец на свежий воддух. — Что касается улучшения пищи, это не в моей компетенции. Не вмешиваюсь. По-моему, пища как пища. Не жареных же им рябчиков подавать!
Не прошло и нескольких дней, как в тюрьме уже новое событие: обнаружен подкоп! Подкоп заделали. Казалось, все треволнения кончились. Тюремная жизнь опять вошла в свою колею — безрадостная, однообразная, пропитанная сыростью, полумраком, затхлостью камер, овеянная ни с чем не сравнимой, ни на что не похожей тюремной, арестантской тоской.
А тридцать первого августа арестованный Котовский, сидевший в так называемой железной одиночной камере, бежал из тюрьмы. Пропала даром вся работа Зильберга, все тонкие ухищрения Хаджи-Коли! И куда же теперь девать толстые папки, так аккуратно подшитые судейскими канцелярскими крысами? Хоть выбрось! Хоть начинай все сначала!
Первый богатей Кишинева и самый уважаемый член городского клуба Вартан Артемьевич Киркоров, прочитав в утренней газете о побеге Котовского, невольно взглянул на дверь: а что, если появится и наставит опять дуло револьвера? Сразу пропал аппетит у Киркорова. Он брезгливо отодвинул тарелку, на которую успел уже положить цыпленка, и снова впился в газету:
«…Тюремная администрация и полиция весь день 31 августа тщетно искали бежавшего из Кишиневского тюремного замка знаменитого атамана разбойничьей шайки Котовского… На этот раз, кажется, Котовский исчез окончательно…»
— Да что же это такое творится? — прошептал Киркоров. — Для чего же строятся тюрьмы? Нет, это свыше моих сил!
Александр Станиславович Скоповский без газет узнал о происшествии. Он в это время поселился в одном из своих флигелей и занят был постройкой нового дома на месте сгоревшего. Он только было уверовал в ретивость российских властей, стоящих на страже порядка и частной собственности, — и вдруг такой удар! Опять этот разбойник на свободе! И опять Скоповский нещадно ругал всех: и нераспорядительную полицию, и тюремную администрацию, и правительство, расшатавшее до последней степени государственные устои.
— Разве мыслимо что-нибудь подобное за границей? — бесновался Скоповский. — Да там бы немедленно: «Будьте любезны, пожалуйте на электрический стул».
В Ганчештах мало кто выписывал газеты. Когда под окном Анны Андреевны появлялся почтальон, тщедушный, так что его ветром качало, но очень расторопный старичок, Анна Андреевна выходила ему навстречу.
— Как здоровье, Герасимыч?
— Прыгаю, Анна Андреевна.
И он мчался дальше с кожаной сумкой на плече. Анна Андреевна развертывала газетный лист и начинала дискуссию с газетными щелкоперами.
— Вранье! — говорила Анна Андреевна, прочитав статью о блестящем состоянии железных дорог. — Так вам и надо, голубчики! Небось почешетесь теперь да прибавите заработок рабочему человеку! — приговаривала со смаком, прочитав о забастовке питерского «Путиловца».
Однажды почтальон пришел взволнованный и возбужденный:
— Читайте газетку! Там помещено кое-что важное!
Анна Андреевна развернула газетный лист и, бегло просматривая кричащие заголовки, вздрогнула и с волнением прочитала написанный разухабисто и с легким налетом модного теперь скептицизма фельетон:
«Бегство Котовского из местного тюремного замка, как оказывается, не так просто. На первых же порах возник вопрос: как он мог выйти из своей одиночной камеры (в самой верхней башне), в которой окно защищено толстой решеткой, оказавшейся целой, а у дверей неотлучно дежурил надзиратель Иванов? Затем, как, выйдя из камеры через охраняемую дверь, он незамеченным добрался до чердака башни, откуда по веревке спустился с 18-саженной высоты во внутренний двор; отсюда в наружный двор он опять не мог пройти незамеченным мимо дежурного надзирателя Топалова, но, однако, прошел. Достигнув внешнего двора, он приставил доску к забору — и был таков. А между тем чьей-то заботливой рукой доска была положена на прежнее место. Все эти обстоятельства навели на подозрение, что Котовский воспользовался чьим-то содействием. Подозрение пало на надзирателей Иванова и Топалова».