— А что предусмотрено для Польши? — спросил он, с беспокойством думая, не наговорила бы княгине каких-нибудь глупостей его благоверная супруга.
— Гм… для Польши? Для Польши немного. Приблизительно то же самое, что предусмотрено пескарю, когда делят добычу акулы.
— Вот это ошибка. Уверяю вас, еще Польска не сгинела! О ней еще придется вспомнить, уверяю вас!
Бахарев вздохнул:
— Видите ли… как бы это вам сказать. Тут затевается драка большая, и вряд ли станут считаться со всякой мелюзгой. Вы не обижайтесь. Такова реальность.
— Не знаю, не знаю…
— Эта карта предназначается для предстоящей мирной конференции. Тут все учтено! Как видите, от России будут отторгнуты: ну, прежде всего, вся Прибалтика…
— Не говоря уже о Бессарабии? — усмехнулся Скоповский. — Ну что ж! Сами виноваты… Заварили кашу, хватили через край — извольте теперь расхлебывать!
— Белоруссия — это два, — загибал пальцы Бахарев, и нельзя было понять по его лицу, радуется он или печалится.
— Украина — это три, — заглядывал через плечо капитана Скоповский.
— Ну, и затем, — невозмутимо продолжал Бахарев, — разумеется, отторгаются раз и навсегда Крым, Кавказ, Сибирь и Средняя Азия.
— И от матушки России остаются рожки да ножки?
— Проще говоря, одна Вологодская губерния!
— А как же тогда с вашей горячей любовью к России? Вы давеча так красиво о ней говорили!
Бахарев пожал плечами:
— Не я составлял эту карту. Если бы от меня одного зависело…
— Что меня поражает, — бормотал Скоповский, опять и опять озирая разноцветные пятна и надписи, — уже и карта составлена! У них это живо! Как вам нравится? Не надо и к гадалке ходить. Все, кажется, стоит на местах, и Россия пока что целехонька, а оказывается — вон оно что! Нету России! Была Россия — и тю-тю Россия. И как — вы не знаете? Это уж окончательно решено?
Бахарев внимательно смотрел на Скоповского:
«Ага, разволновался все-таки полячишка! Дух захватило…»
Бахарев ответил не торопясь, свертывая карту и пряча ее в карман:
— Если Соединенные Штаты решили, значит, бесповоротно. Они шутить не любят. Я эту карту добыл с большим трудом. Ношу ее и все время о ней думаю… Перед какими огромными событиями мы стоим! Даже голова кружится!
Тут Юрий Александрович вздохнул и сразу же закурил сигарету.
Скоповский подумал:
«А все-таки это всего лишь политический трюк, пропаганда…»
И уже другим тоном отвечал:
— Положим, голова у вас кружится не потому, что исчезает Россия, а потому, что некая молодая особа из очень хорошей семьи, по-видимому, к вам неравнодушна.
— Вы думаете? Неравнодушна? Если бы это было так…
Бахарев глубоко затянулся, затем скомкал сигарету и глухим, не своим голосом договорил:
— Мне почему-то кажется, что здесь, в этой маленькой Бессарабии, решается моя судьба…
— Так серьезно?
— Александр Станиславович! Не подумайте, что я просто ухажер, искатель приключений… И я так благодарен, так благодарен вам, что вы пригласили меня к себе!
— Если бы даже не пригласил, это сделали бы дамы. Но я хотел бы вас предупредить: одно дело — пофлиртовать, у нас здесь самый воздух располагает к влюбленности, тут все влюбляются поголовно. Но решаться на более серьезный шаг во время мировых обвалов и несмолкающей по всей вселенной артиллерийской пальбы — это, молодой человек, просто легкомысленно. Вы простите меня за несколько поучительный тон, но я с вами говорю по-отечески, как сказал бы своему сыну, безвестно пропавшему в этом водовороте…
— Я очень рад, что мы остались с вами с глазу на глаз, — вдруг заговорил Юрий Александрович совсем другим тоном. — Я могу вам сообщить, что сын ваш, Всеволод, жив и здоров, вы, вероятно, скоро увидитесь.
— Где же он? — воскликнул Скоповский, обрадованный, взволнованный и вместе с тем удивленный самим тоном Юрия Александровича, заговорившего вдруг вполголоса, приглушенно и осторожно. — Где же он, бродяга? Почему вы сразу мне не сказали? И почему он ничего не напишет?
— Видите ли… Я вас прошу вообще в дальнейшем не касаться этой темы. Всеволод занят опасной, очень серьезной работой. Мы, наше поколение, не можем ограничиваться болтовней и оставаться в стороне от событий. Мы сами делаем события. Мы боремся. Можно за ужином, поднимая бокал, говорить общие фразы. А ведь дело-то серьезное, не шуточное дело: мы или они. Ведь так стоит вопрос…