Я и сам был убежден, что Митрофан знает немало слов.
Но чувства юмора он был лишен. Если при нем начинали говорить о его хвосте (когда он вырос, хвост вытянулся, обузился и придавал его солидной фигуре что-то босяцкое), он поднимался и уходил с тем глупым видом, который всегда присущ обидчивым, лишенным чувства юмора людям.
Короче говоря, его перестали воспринимать как кота; он стал жильцом квартиры, не самым умным, но зато способным развеселить — своим человеком.
Когда я болел — это было не в первый и не в последний раз — у меня было много свободного времени, я обратил внимание, что взбудораженный Митроша произносит классическое «мяу-мяуч-мяу» как-то в ритме популярного ругательства «ма-тяу-ма».
И всеми способами — от ласки и уговоров до суровых угроз — выработал у кота удивительное умение ругаться.
Началось с того, что навестить меня пришли друзья — Сережа Владимиров в Александр Львович Дымшиц.
Было жарко — ведь мы жили под крышей, и летом у нас всегда было теплее, чем в других квартирах. Они поговорили со мной о том о сем, подсели к столу, и я поставил перед ним начатую бутылку «Столичной». Налили по рюмке. Чокнулись за мое здоровье.
В эту минуту Митрофан вскочил на стул с твердым намерением присоединиться к компании. И как разудалый выпивоха, он произнес свою фразу «ма-тяу-ма», прозвучавшую восторженно и недвусмысленно.
Александр Львович пристально посмотрел на кота, на меня и сказал:
— Слишком жарко сегодня… В такую погоду, пожалуй, пить нельзя.
Неизвестно, что было бы в дальнейшем с котом, если бы моя жена Леля не приехала из экспедиции и не взялась за перевоспитание несчастного зверя.
То, что было хорошо вчера, оказалось сегодня плохим, и Митрофан, столкнувшийся с человеческой диалектикой, сперва еще стремился что-то понять, ругаясь впопад и невпопад, но вскоре махнул рукой, то есть лапой, на все и перешел на традиционное «мяу!».
Но он уже был, как говорится, «на виду», и все, что он делал, становилось достоянием знакомых и даже незнакомых.
Его любовь нажимать клавиши на моей машинке «Эрика», запечатленная на фотографии, создала легенду о коте-соавторе, а публикация его опусов заставляла отечественных литераторов слать ему книги с дарственными надписями: одну — ему, одну — мне.
Так и жил Митроша, укрепляя наш быт; не хочу преувеличивать роль кошек и собак в семейной жизни, но думаю, что порой они играют роль этаких хвостатых громоотводов, часто — забавных игрушек и всегда — представителей природы в стандартном (типовом) доме.
Больше всего Митроша, видимо, боялся, что мы проспим.
Вероятно, меркантильная мысль его работала примерно так: хозяева проспят, их выгонят с работы, как они будут меня кормить?
Во всяком случае, каждое утро, когда мы еще спали, он приходил в комнату со страшным воплем. В него летел ботинок или туфля, и он с видом человека, оскорбленного при исполнении долга, удалялся.
Иногда он смотрел телевизор.
Хоккей, футбол и балет вызывали у него интерес, остальные программы — сон.
Возможно, все дело было в том, что телевидение не достигло тогда таких высот, как ныне.
Убежден, что фигурное катание и передача «В мире животных» могли бы его заинтересовать, но тогда их еще не было.
Он был добр, охотно позволял детям носить себя, редко, очень редко царапался.
Но любил он по-настоящему только нашего сына Диму, у которого всегда спал в ногах.
Приходит Дима, кричит: «Митрофан, на место!»
И несчастный кот, прихрамывая (он перенес кошачий паратиф, и мы его с трудом отходили), бежит к кровати и деловито укладывается в ногах.
Любовь эта проявилась в эпизоде, который произвел на всех нас большое впечатление. Дима, готовясь к экзаменам (он поступал в Технологический институт), беспрерывно прокручивал запись Седьмой симфонии С. Прокофьева.
Зубрил и слушал. Слушал и зубрил.
Потом сдал экзамены и, нанявшись рабочим, уехал в геологическую экспедицию.
Митрофан переживал его отъезд, он искал его по всей квартире, поджидал у двери, даже каким-то образом извлек из грязного белья его рубашку и улегся на ней… А однажды, когда мы включили телевизор, он бросился к экрану, стал заглядывать за корпус и озираться вокруг.
Исполняли Седьмую симфонию Сергея Прокофьева!
Любовь эта кончилась трагически. Сын женился и привел домой близорукую даму с законченным медицинским образованием и строгими санитарными правилами. Митроша был изгнан с кровати.
Сперва он не поверил. Ломился в комнату, ругался, стонал. Но ничего не помогало. Место было прочно занято.