Между тем моя сокамерница продолжала. В её глазах сверкнули кровавые огоньки. Это она вспоминала с видимым удовольствием.
— Я ему всю рожу распахала. А остальные двое убежали, когда я на них пошла с разбитой бутылкой в руках… Я за ними побежала. Голая, в крови… И с «розочкой» в руке.
«Представляю себе эту картину. Молодец Сашка! Валькирия!»
— На улице почти сразу меня менты скрутили… Этот усатый даже избил. Он вообще садист. Но тем троим, так ничего и не было. Того, что с резаной мордой в больницу отправили. А меня арестовали. Я быстро сообразила, что если скажу, что мне уже есть четырнадцать, то меня посадят… Лучше уж посадили бы…
— А почему четырнадцать? А за что посадить то? Ты ж защищалась…
— Ты что, не помнишь, в школе говорили… Ах, да, ты же не помнишь. Так вот с четырнадцати лет могут посадить в тюрьму. А мне пришили статью за какие-то тяжкие повреждения за того порезанного.
— А им ничего, за тебя?
— Нет. Ничего. Мне одна зечка в камере, где я сидела, пояснила, что один из тех насильников — сын того усатого мента. Козёл ещё тот. Любит баб бить, насиловать и мучить.
— Но тебя же не посадили.
— Я, как и ты сказала, что не помню кто я и откуда. А в камере вскрыла себе вены. Я не хотела умирать. Так хотела сымитировать. Но получилось серьёзно. Чуть не сдохла. Меня в больницу. А в больнице психиатр сказал, что мне может быть как пятнадцать, так и тринадцать лет. Подлечили немного. Всё пытались вызнать кто я и откуда. Не получилось. И вот я здесь, уже больше полугода. Лучше бы меня посадили. Но теперь назад дороги нет. Я здесь снова хотела вены вскрыть… Не получилось. Пыталась повесится… Откачали. И колют всё время какую-то гадость. Я потом валяюсь как бревно. И от таблеток тоже… А после лекарств ломает всё тело, как огнём изнутри жжёт…
Мне было очень жалко эту девочку. Но ещё более жалко было себя. С перспективами такого будущего я не согласен.
— А бежать не пробовала?
— Как? После препаратов сама себя не помню. Хожу еле-еле. До сортира не дохожу. Под себя мочусь. А меня за это потом санитары…
— Бьют?
— И бьют тоже… — она оценивающе посмотрела на меня. — Ты ещё мелкая… На тебя могут не позариться. Хотя… Короче, готовься. Накормят лекарствами, а потом всю ночь будут драть во все дырки. Может и сегодня придёт. Этот Антон, который сегодня дежурит — любитель новеньких укрощать…
— А если врачу пожаловаться потом.
— Ты дура что ли? Кто тебе поверит. Ты же псих. Ты можешь и насочинять что угодно.
— А если кто-то забеременеет от них?
Саша надолго замолчала…
— Два месяца назад… Или три уже… Антон, этот гандон… ночью приводил какого-то фельдшера. И они мне сделали аборт. Без наркоза. Почти. Я была под этими таблетками. Я всё чувствовала. Но не могла даже «мяу» сказать… Им ничего не будет… Если ты — никто. И если у тебя нет родственников… Ты реально НИКТО. И звать тебя никак. Поэтому творят. Что хотят. А сдохнешь… закопают на ближайшем кладбище. Справку врачиха какую угодно напишет.
— Ну, тогда надо бежать…
— Как? Куда?? Это бездна…. Пропасть. Отсюда не выбраться. Я хочу сдохнуть…Отпусти меня…
Сам не понимая почему, я прижал эту почти незнакомую мне девочку к себе, и гладил по голове… Гладил, гладил… Постепенно она стала затихать… Я отпустил её. Она отстранилась от меня и пристально посмотрела мне в глаза:
— А ты правда ничего не помнишь?
Глава 14
Прямо как в старом советском телесериале «Адъютант его Превосходительства». Там тоже мальчик Юра, сын полковника Львова, прямо так и спрашивает главного героя:
— Пал Андреич, Вы — шпион?
Ну, а тот ему в ответ:
— Понимаете, Юрий…
Мне, что тоже так себя вести?
Я заметно напрягся. Надо ли мне признаваться, что я не только всё помню, но и знаю намного больше чем надо?
Вроде бы тут всё на поверхности. Сестра по несчастью. Практически подруга. Она и так знает меня по школе-интернату. Если бы ей надо было меня «сдать» ментам или врачам, то и этого знания про меня вполне хватит. Но хватит для чего? Если меня вернут обратно в интернат, то… Скорее всего могут и повесить на меня всех собак. Так на всякий случай. А Саша? Что ей будет, если она меня сдаст. А ничего. Ничего хорошего. Могут и посадить за порезанную морду. А могут и ничего не делать. Будет здесь валяться. И будут её санитары ночью по-прежнему трахать под таблетками… И что она выиграет? Ничего. А проиграет? Тоже вроде бы ничего. Но сейчас у неё есть реальный шанс вырваться отсюда. Хотя она этого ещё сама до конца не осознаёт. Но возможно лелеет какую-то надежду на что-то… На что?