Маллердам повезло: теперь они могли без малейших угрызений совести презирать Вана за побег, вместо того чтобы стесняться своего собственного бегства. Больше всего Чеп страшился поддаться сентиментальности — тут ведь не только слезы, но и деньги: премиальные, выходное пособие, подъемные. Но Ван убежал по собственному почину: трусцой, выбрасывая вперед длинные ноги, уставившись прямо перед собой, с обычной своей змеиной гримасой на худом лице.
— Все они одинаковы, — сказала Бетти.
Чеп все еще созерцал пустоту — и видел в ней пустую комнату А Фу.
— Китайцев боится. Своих же боится, — продолжала Бетти. — Наводит на кое-какие мысли, да? — Она кивнула, сама себе поддакивая; ее глаза стали жесткими, как у Тэтчер. — Скатертью дорога, — добавила она. — Без него обойдемся.
Пошел дождь. Вначале, пока Бетти заваривала чай, он просто скребся по крыше, словно полчище проворных грызунов. Бетти устроилась вместе с Чепом в «зале», выпила — назло Вану — чаю, и дождь застучал чаще. Что небо, что крыша, что потолок — все едино. Бетти вспомнилось, какой был ливень в то утро, когда она узнала о смерти мистера Чака, вспомнилось, как она глянула на портрет Ее Величества и подумала: чему-то очень важному приходит конец. Тогда она и помыслить не могла, что речь идет о такой колоссальной перемене, как их отъезд из Гонконга. Ход событий ускорился. Смерть мистера Чака была только началом: она повлекла за собой много всего такого, чего Бетти никак не ожидала, такого, на что она и повлиять-то не могла. Вот как делается история: ни с того ни с сего человек чихнул и умер и потащил за собой в тартарары все, и тебя в том числе; а потом оказывается, что твое дело — смотреть на это со стороны, а потом ты возвращаешься домой.
— Вкусненький чай, — сказала Бетти. Лучше, чем у Вана. Как только она мирилась десятки лет с его бурдой? «Он просто клад», — говорила она Монти и вообще всем, кто хвалил Вана, но сама в это никогда не верила. А теперь он оказался просто лицемерным гаденышем, да и с головой у него, наверно, не все в порядке.
Чеп согревал ладони о чашку и думал, что никогда еще в жизни не был так близок с матерью. Бетти включила «Робертс»: на волне «Радио вооруженных сил» звучала музыка. Это была «Витрина Вест-Энда» — любимая передача Бетти.
Услышав «Однажды я тебя найду», она сказала:
— Мне всегда нравилась эта песня. Джордж ее часто пел.
Эта фраза прозвучала как отпущение грехов мужу.
— Удачно мы съездили на скачки, — сказал Чеп.
— Я слегка озолотилась, — заметила она. — Но самое главное, что мы ездили вместе. Съешь овсятку, Чеп.
— Не откажусь. — Он выбрал себе рассыпчатый квадратик, куснул.
Какой странный вкус стал у овсяных лепешек Вана после исчезновения повара. Они испечены вчера. У них чуть-чуть кисловатый привкус самого Вана. Чеп обнаружил, что у него кусок в горло не идет. Он положил лепешку на тарелку и испытал слабое отвращение при виде отпечатков своих зубов.
Мать изменилась — а что не изменилось? Это уже не ожесточенная, подозрительная женщина былых времен. Вначале, когда на нее свалились наследство мистера Чака и посулы мистера Хуна, у нее голова пошла кругом и она начала чудить. Но теперь успокоилась, оттаяла, сильно повеселела, стала его прежней заботливой матерью и даже в некотором роде светской дамой, балующей себя пикниками, поездками на скачки и в казино. Чеп был ей очень признателен — ведь она сочувственно выслушала все его страхи по поводу Мэйпин. Теперь он доверял матери и чувствовал себя с этой заурядной англичанкой на этом китайском острове очень уютно, точно на старом, привычном диване.
Он сказал:
— Пойду позвоню Мэйпин. Просто проверю, все ли в порядке.
— Звони-звони. Только прошу тебя, никуда не езди. Ночь просто ужасная.
У Бетти была одна старомодная черта — все свои действия она сообразовывала с погодой. В туман и дождь она носу на улицу не высовывала. «Я слабогрудая», — поясняла она. А Чеп погоды практически не замечал. Мать всегда дулась, когда он возвращался домой промокший.