Теперь все будет начинаться с этого печального вздоха.
Вот эти «глазенки», произнесенные с такой глубокой нежностью к самому себе, к несчастной своей жизни, загубленной любовью, — это такое безошибочное угадывание народного характера. И каков точный и скупой эпитет: грязный пол.
Дальше события несутся и приобретают сюрреалистический характер:
Вот ведь что: у героя, оказывается, и теща была. Стало быть, он женат! Стало быть, мы имеем дело с гибелью из-за роковой страсти! Но что уж теперь — о страсти, когда дело до могилы дошло.
И так себя жалко, что отсутствие рифмы, наблюдаемое во всей песне, тут попросту переходит в повторение одного и того же слова в конце строки, столь характерное для самодеятельных стихов. Но жалость не мешает точности адреса могилы: на Ипатьевском погосте.
На этих строчках певцы доходили до полного изнеможения, оря их во все горло, до красного лица, пугающего окружающих своим предынфарктным цветом.
И вот финал.
Песня-то, оказывается, была «веселая». Как вся наша жизнь… Великая баллада!
Коваля я впервые увидел все в том же литературном объединении. Юра тогда, как и многие из нас, увлекался Хармсом, но, в отличие от других, «переболел» обэриутами и пошел дальше, взяв от них все, что можно: причудливую образность, ироничность. Талантливые люди талантливы во всем. Это прежде всего относится к Ковалю. Он был талантлив во многом: от малого тенниса до большой литературы. Коваль олицетворяет институтское творчество той поры — не кабинетное, не отъединенное от жизни, а естественно вырастающее из нее. Наши девушки считали его красавцем, а мне он всегда казался невыразимо обаятельным. В нем было гусарское начало. И хотя обычно песню про гусар, которую они исполняли с Кимом, он адресовал мне и Илюшке Суслову, выпускнику Полиграфического, позднее создателю клуба «12 стульев» в «Литературной газете» (мы с ним работали в «Юности»), Коваль сам был настоящим гусаром, непосредственным, азартным.
В прозе и особенно в последнем романе «Суер-Выер» Юрий Коваль узнается сразу по какой-то фирменной игре, когда простое изменение грамматической формы заставляет нас понять о человеке и об обстановке больше, чем если бы он долго говорил. Посмотрите, как роскошно и аристократично: «Он пил свой утренний… пиво». Мужской род как и положено «кофе», все и ждут кофе, и вдруг — пиво. Это Коваль, его секрет, и таких фирменных секретов масса, может быть, они и составляют самое прелестное, что есть в этой прекрасной прозе.
Первая фраза романа показательна. Это знаменитое уже «Темный крепдешин ночи окутал жидкое тело океана» прежде всего поражает жуткой безвкусицей. Это же чудовищная красивость, это почти пошло. Так пишут пародии. Но Коваль очень хорошо знает, что он делает. Тут есть намек, загадка, которую разгадываешь не сразу, а на протяжении всей вещи…
Сразу это не воспринимается как плохой вкус, потому что дальше идет следующее: «Наш старый фрегат „Лавр Георгиевич“ тихо покачивался на волнах, нарушая тишину тропической ночи только скрипом своей ватерлинии». Об этой фразе, о принципах талантливого писателя можно писать диссертацию. Начиная с «Лавра Георгиевича». Конечно, мы плохо знаем свою историю и плохо помним, чье это имя. Единственный человек с этим именем-отчеством, которого я знаю, — генерал Корнилов. Вообще сама по себе эта игра с советской властью и советской историей — смешная, и опасная, и увлекательная.
Через несколько глав у Коваля перечисляются драгоценные камни: «великолепные алпаты, сапгиры и гайдары, чистейшей воды ахматы украшали серьгу боцмана. Матросы завороженно смотрели на это произведение искусства, слегка ослепленные блеском особо сверкающих розенталей». Только воспитанники Педагогического института имени Ленина, знают, что такое драгоценный камень розенталь. Это просто фамилия Сережки Розенталя, ныне замечательного певца Сергея Яковенко, который вот так нашел себе место на серьге боцмана Чугайло.