Юра вздохнул и посетовал: «Сам виноват! Не грубить надо было человеку, не гнать его, а выбраться из палатки, перекурить, выслушать — может, у него проблемы. Это наверняка местный пастух, вон коровьи лепешки кругом. Поговорили бы по-человечески, и всем было бы хорошо!»
Однажды Юра Коваль, любитель побродить с ружьишком, следуя традициям русского писательства, пригласил нас охотиться на зайцев «по первой пороше», и мы отправились к его знакомому егерю. Точно помню, что нужное нам охотхозяйство «Динамо» располагалось километрах в ста от Москвы, на берегу канала. Добрались мы до места в ноябрьские сумерки, снег только выпал, погода была промозглая, воду вот-вот должно было сковать льдом.
Едва мы вошли в теплую горницу, поднялась невообразимая суматоха: «Юрка, Юрка приехал!» — возликовало население, и егерь, его жена, дети, оказавшиеся тут же две русские гончие с криком, смехом, лаем кинулись к нему обниматься, целоваться, прыгать и лизать в нос… А я недоумевал: чем же мой юный друг, почти мальчик, заслужил такую горячую всеобщую любовь? Теперь-то я точно знаю — тем, что его нарекли Юрием Иосифовичем.
В тот вечер, когда мы сидели за дружеским столом, пили самогон-первач, закусывая домашними солениями и вкуснейшей ароматной картошкой, поджаренной на сале, произошел случай, оставшийся в памяти навсегда. Во время нашей трапезы откуда-то издалека доносился не то вой, не то стон, пето жалобный скулеж, но до поры до времени мы, разгоряченные и счастливые, воспринимали звуки как нечто естественное, лесное, природное. Вдруг в паузе между тостами Юра прислушался и сказал: «Что-то мне не нравятся эти стенания. Может, зверь в капкан попал? Надо взглянуть».
Выйдя на крыльцо, мы определили, что звуки доносятся со стороны воды. Вооружившись фонариками, наша процессия двинулась к каналу, расположенному неподалеку от дома егеря. Осветив прибрежную полоску около мостков, мы ахнули: из тяжелой свинцовой воды, от одного взгляда на которую прохватывал озноб, торчала голова, и еще на поверхности находились две конечности, обхватывавшие металлические цепи причала. Существо при внимательном рассмотрении оказалось человеческим, оно механически, с равномерными промежутками, стенало. Юра сразу стал руководить работами по извлечению подававшего признаки жизни тела на сушу. Сначала мы хотели дотянуться до утопающего с мостков, но когда попытка не удалась, подплыли к страдальцу в лодке. На то, чтобы оторвать его одеревеневшие конечности от цепи, последовательно, с превеликим трудом отгибая каждый палец, потребовалась вечность.
Когда мы наконец выволокли тяжеленное гуттаперчевое существо на деревянный настил, стал вопрос транспортировки полуживого человека в больницу. Егерь отправился было запрягать лошадь, как вдруг утопленник сначала поднялся на четвереньки, затем встал в полный рост, освещенный фонариками, оглядел нашу компанию мутным взглядом и подверг суровой критике — мол, какого рожна вам надо, зачем побеспокоили человека… Слова, конечно, были другие, но смысл такой. Юра взмолился: «Браток, так ведь и помереть недолго. Пошли, мы тебя хоть спиртом разотрем». При слове «спирт» спасенный вздрогнул, и что-то осмысленное мелькнуло в его взоре, но, по-видимому, в голове созрел уже иной план, и мужик сначала сделал несколько нетвердых пробных шагов, а потом затрусил вдоль берега все быстрее и быстрее, оглашая окрестности отборным матом и посылая на наши головы страшные проклятия и кары. Мы вернулись к прерванной трапезе, долго еще рассуждая о загадочной русской душе и богатырском теле.
Через несколько лет после окончания института Юра пригласил меня в мастерскую, которую делил с художником Виктором Беловым, посмотреть новые работы. Мы хорошо посидели, предаваясь ностальгическим воспоминаниям. Когда я, уже ночью, собрался ухолить, Юра предложил: «Старик, купи картину моего друга, работа редкая и исключительно удачная. Называется „Изгнание из рая“. Мы бы с ней никогда не расстались, но, во-первых, для тебя не жалко, а во-вторых, Витя очень болен, а на лекарства денег нет». Я поверил, выгреб все, что у меня было, и оказался обладателем здоровенного полотна.