Всеми этими многочисленными связями он редко пользовался для себя лично, но охотно выручал товарищей. Можно было подумать, что это даже доставляет ему какое-то особое удовольствие.
Одним словом, парень был компанейский, свой, приятный и удобный в общежитии.
Однакоже при огромном количестве приятелей настоящих, близких друзей у Соколова не было.
— Чорт тебя знает… — говорил ему майор Медынский, начальник дивизионного госпиталя, человек умный, живой, но несколько грубоватый и склонный, когда надо и не надо, резать правду-матку в глаза, — со всеми-то ты знаком, со всеми на «ты», без тебя бы я бекеши нипочем не справил, а всё-таки ты какой-то не такой…
Соколов не обижался. Его как будто даже немного забавляло, что в нем видят нечто особенное.
— Что ж, — говорил он, самодовольно расправляя свою партизанскую бороду, — так и должно быть. Не очень-то станешь ходить нараспашку, когда отвечаешь за сотни тысяч. Попробовал бы ты на моём месте посидеть…
Возражать на это было трудно, и разговор сам собой прекращался.
…И вот этот-то человек, так хорошо умевший приспосабливаться к жизни, славный товарищ и аккуратный, добросовестный служака, пропал без вести.
УДАР НА ДОНУ
Со времени июньских боев прошло восемь месяцев. После небольшого отдыха дивизию передали другой, соседней армии и перевели на новый участок, по среднему течению Дона. Дивизия заняла позиции вдоль берега реки, напротив совершенно разрушенного гитлеровцами небольшого городка.
Полковник Ястребов, опытный боевой командир, уже не раз получавший сложные задания, готовил свои части к наступлению. Командующий армией вызвал его к себе и поставил перед дивизией боевую задачу: выбить гитлеровцев из городка, а затем повернуть на юг и с хода освободить старинный русский город О. Это было важно для успеха всего фронта.
Предстоял бой, во время которого дивизии надо было форсировать Дон и захватить противоположный берег реки. Задача была нелегкой. Крутой склон, почти отвесно спадающий к воде, немцы превратили в настоящую крепость. Прорыли в нём множество ячеек, соединили их внутренними ходами, установили пулеметы, пушки, минометы…
Вечером накануне наступления около блиндажа, в котором размещался командный пункт дивизии, остановился вездеход. На примятый, притоптанный снег вышли два человека в одинаковых гражданских черных пальто с серыми барашковыми воротниками.
И всё-таки люди эти совсем не походили друг на друга. Один, видимо старший по возрасту, лет пятидесяти, а может, и побольше, был сухощав, лёгок и ловок в движениях и как-то даже по-юношески стремителен. Его смуглое лицо было освещено глубоко посаженными черными, необыкновенно живыми и любопытными глазами. Воротник пальто у него был расстёгнут, шапка слегка сдвинута на затылок. Из-под неё выбивалась, спускаясь на самую бровь, прядь прямых черных волос.
Из машины он выскочил, как на пружинах, и, дожидаясь штабного офицера, который пошел доложить о гостях командиру дивизии, сразу стал похаживать по узенькой, вытоптанной в снегу тропинке, постукивая каблуком о каблук, чтобы скорее согреться.
Его спутник не торопясь, осторожно и медленно вылезал из машины. Сначала он высунул одну ногу, надежно утвердился на ней и уж тогда, немного подумав, поставил на землю вторую. После этого он слегка похлопал ладонями в теплых вязаных варежках и поглубже надвинул на уши шапку с аккуратно завязанными на затылке тесемочками.
Его густо порозовевшее на морозе лицо с прозрачно-голубыми глазами было необыкновенно серьезным. Он посмотрел сперва направо, потом налево и сказал, солидно откашлявшись:
— Ну, вот и приехали!
Как раз в этот момент дверь блиндажа распахнулась, и на пороге появился сам командир дивизии, полковник Ястребов — маленький, худощавый человек, к которому удивительно подходила его фамилия. У него был резкий, даже острый профиль, нос клювом и почти вертикальные брови над круглыми карими глазами, веселыми и сердитыми одновременно.
Солдаты в дивизии называли его «наш ястребок». Они и не знали, что с этим прозвищем он окончил школу, военное училище и даже академию и что так же, как они, называет его и командующий армией, в которую входит его дивизия.
Завидя гостей, Ястребов сделал приветственное движение рукой и крикнул звонким на морозе голосом:
— Прошу, товарищи!
Худощавый круто повернулся и быстро пошел к нему навстречу широким, легким шагом.
За ним чуть вразвалку, с нажимом впечатывая в снег отчетливые следы, зашагал его неторопливый спутник.
— Здравствуйте, товарищи, — приветливо сказал командир дивизии, сильно пожимая гостям руки своей маленькой, крепкой рукой. — Будем знакомы. Полковник Ястребов. Ждал вас!.. Веселее воевать будет, зная, что вместе с нами в город войдёт советская власть. Вы, если не ошибаюсь, секретарь горкома партии Громов? Илья Данилович?
— Он самый, — ответил худощавый человек. — А это Иванов Сергей Петрович, председатель горсовета.
Иванов слегка поклонился, сохраняя строгое, чрезвычайно серьезное выражение лица, минутку помолчал, подумал о чем то, а потом спросил деловито и требовательно, так, словно ехал в поезде и случайно задержался в пути:
— Когда будем на месте?
— Точно по расписанию, — с улыбкой ответил Ястребов, — хотя возможны и некоторые непредвиденные задержки…
Громов засмеялся, а Иванов вопросительно посмотрел на него, потом на Ястребова и слегка пожал плечами.
— Вот всегда так с военными, — вздохнул он, садясь перед столиком, на котором лежала карта: — без оговорок не могут. А нам, товарищ полковник, во как надо, чтобы дивизия овладела городом поскорей и, главное, как можно внезапней!..
— Почему? — спросил Ястребов и, пододвинув Громову скамейку, сел напротив председателя горсовета, но тут же спохватился: — Раздевайтесь, товарищи!.. Ужинать хотите?.. Впрочем, я и спрашивать вас не буду… Сергушкин, — приказал он своему ординарцу, — слетай к повару, передай, чтобы сюда принесли ужин… Побыстрее. На троих… нет, на четырех человек!.. И начальнику штаба…
Сергушкин побежал выполнять приказание. У дверей он посторонился и пропустил в блиндаж высокого командира. В белом овчинном полушубке, опоясанный широким ремнем с портупеей, с большим планшетом на боку, он казался огромным и занял собой всю ширину двери.
Должно быть, он хотел что-то сказать Ястребову, но, увидев посторонних гражданских людей, удивился и молча козырнул им, вопросительно поглядев на командира дивизии.
— А вот и наш начальник штаба. Подполковник Стремянной. Легок на помине! — сказал Ястребов. — Ну, теперь, Егор Иванович, уж нам с тобой, надо держаться. Живой рукой надо брать город. Сам понимаешь — с нами идёт партийное и советское руководство!..
— Ах, вот как! Ну, значит надо постараться, — чуть усмехнувшись, сказал Стремянной.
Он сбросил свою курчавую белую ушанку, снял толстый полушубок и от этого сразу чуть ли не в двое уменьшился в объёме. Теперь стало видно, что это человек лет двадцати семи, очень худой, по, должно быть, сильный и выносливый: В поясе он был тонок, а в плечах широк. В каждом движении его чувствовалась какая-то особая уверенная четкость. «Наверно, он на лыжах хорош, — невольно думалось, глядя на него. — А может, футболист или бегун? Что-нибудь такое, во всяком случае…»
У Стремянного были белокурые, пшеничные волосы. Такие же, с золотинкой, небольшие усы вились над углами рта.
Его бледное узкое лицо трудно было даже представить себе раскрасневшимся от жары или мороза. Наверно, оно при всех обстоятельствах сохраняло этот ровный, здоровый цвет.
Когда Стремянной вошел в блиндаж, Громов заметил, что командир дивизии и начальник штаба обменялись привычно-понимающим взглядом, и подумал, что им, должно быть, хорошо работается вместе.
И в самом деле, за те нелегкие месяцы, которые Ястребов и Стремянной провели в боях (Стремянного назначили начальником штаба дивизии всего за неделю до начала сражения на Тиме), они научились понимать друг друга с одного слова и с одного взгляда.