Каждый оценил в другом его способности, мужество, уменье в трудной обстановке находить верное решение.
Здороваясь с гостями, Стремянной чуть подольше задержал руку председателя горсовета и сказал, лукаво прищуря один глаз:
— Вы, я вижу, товарищ Иванов, меня совсем не узнаете… А вот я вас сразу узнал.
— Да вы разве знакомы? — удивился Громов.
— Нет, — коротко ответил Иванов.
— Ну, это как сказать! — Стремянной засмеялся. — У вас, наверно, таких знакомых было много, а вот вы у нас один…
В глазах у Иванова появилось нечто похожее на беспокойство.
— Что-то не припомню… — сказал он. — Где же мы с вами встречались?
— Да нигде, кроме как у вас в приемной. Неужто совсем забыли? А ведь я там порядком пошумел.
— Зачем же было шуметь? — наставительно, с упреком в голосе сказал Иванов. — И без шума бы всё сделалось.
— Ни с шумом, ни без шума не сделалось. — Стремянной вздохнул. — Ходил я к вам, ходил, просил-просил, ругался-ругался, а вы так крышу в домике моих стариков и не починили. Разве что теперь заявление примете? Севастьяновский переулок, два…
— Он ведь здешний уроженец, — указывая на Стремянного движением бровей, сказал Ястребов, обратившись к Громову. — Не куда-нибудь идет, а домой.
— Да, верно, домой, — повторил Стремянной, и лицо его как-то сразу отяжелело. — Тут я и родился, и школу кончил, и работать начал. На электростанции. Монтеёром… А потом, после института, сюда же вернулся — сменным инженером. Да недолго проработал — около двух лет всего. Больше не дала война.
— А в городе кто-нибудь из ваших остался? — осторожно спросил Громов.
Стремянной покачал головой:
— Город остался… Родных-то своих я, к счастью, вывез. Но ведь мне здесь каждый камень свой. Я уж не говорю про людей. Я всех знал, и меня все знали. — Он невесело усмехнулся. — Я же, ко всему прочему, футболист. В городской сборной играл.
— Батюшки! — вдруг закричал Иванов и даже привстал с места. — Правый край! Ну как же, как же!.. Можно сказать, краса и гордость всего города. Так какой, ты говоришь, адрес у тебя? Севастьяновский, два? Перекроем тебе крышу, обязательно перекроем! Дай только в город войти. А тогда, конечно, недосмотр был… Уж ты извини, брат, недосмотр и есть недосмотр.
Громов хлопнул себя по коленям ладонями:
— Ай да Сергей Петрович! Сразу видать, болельщик! Как разошелся! Да ты бы сперва поглядел, цел ли дом-то. Может, и крышу класть не на что…
Иванов поднял на него свои светлоголубые глаза.
— А ведь это верно, — сказал он задумчиво. — Ну что ж, сперва посмотрим, стоит ли дом, а потом и крышей его накроем.
Он достал из кармана маленькую записную книжечку и что-то написал в ней бисерно-мелким, но четким почерком.
Громов заглянул ему через плечо и прочел вполголоса:
— «Севастьяновский, два. Подполковник Стремянной, в скобках — правый край… Если цел, покрыть железом». Побойся бога, Сергей Петрович! Ну разве можно так писать?
Он громко расхохотался. Ястребов и Стремянной невольно вторили ему.
Иванов слегка пожал плечами. Лицо его было совершенно невозмутимо.
— А что такое? Коротко и ясно. Даже не понимаю, что здесь смешного.
— Это потому, что у тебя чувства юмора нет.
— Нету, — спокойно согласился Иванов. — Вот и жена мне постоянно говорит: «Скучный ты человек, Сережа, юмора у тебя ни на грош». А что я ни скажу — смеётся.
Все вокруг опять засмеялись.
Иванов махнул рукой:
— Смейтесь, смейтесь, я привык!
Дверь снова отворилась, и в блиндаж вошел повар — молодой парень в белом халате, надетом поверх шинели. В больших, красных от мороза руках он осторожно нёс котелок, несколько алюминиевых мисок, ножи и вилки. В блиндаже сразу же вкусно запахло жареным мясом, перцем и лавровым листом.
Ястребов сам разложил жаркое по мискам и налил гостям по стопке водки.
— Ну, товарищи, — сказал Громов, — за то, чтобы по второй выпить уже в городе!
— Правильный тост! — сказал Ястребов и поднял свою стопку. — Но объясните мне сперва, что у вас за особое дело в городе… Мы ведь и сами медлить не собираемся.
— Ну, это, конечно, ясно. — Громов налег грудью на край стола и придвинулся поближе к Ястребову. — Но нам, видите ли, достоверно известно, что гитлеровцы собираются вывезти из города всё, что можно поставить на колеса, и угнать всех, кто способен работать. Хорошо бы этому помешать… А? Как вы думаете?..
— Да так же, как и вы, — усмехаясь, ответил Ястребов. — Должен сознаться, что и у нас с товарищем Стремянным есть кое-какие сведения об этих обстоятельствах… Ну, и свои соображения, естественно…
— Естественно! — подхватил Громов. — Вы уж меня извините, товарищ Ястребов, мы с Сергеем Петровичем люди не военные, гражданские, а по дороге сюда тоже различные оперативные задачи решали… Вот, думаем, если бы удалось быстро обойти город и перерезать дорогу на запад, то они бы оказались словно в мешке. Впору было бы думать, как головы унести, а не то что добро наше вывозить.
— Придумано неплохо, — сказал Ястребов, переглянувшись со Стремянным, — если бы только предстоящая нам задача исчерпывалась взятием города. Но, к сожалению, это только первая её часть. Главные трудности нас ожидают впереди, и как раз за городом.
— Вон как!.. А мы было думали… — Протянул Громов, озабоченно глядя на Иванова.
— И мы сначала думали, — Ястребов слегка развел руками, — а выходит иначе. Выяснилось, что западнее — так километрах в пятидесяти от города — гитлеровцы построили укрепрайон. — Он встретил вопросительный взгляд Громова и кивнул головой. — Сейчас объясню. — Его маленькая суховатая и крепкая рука привычным движением взялась за карандаш. — Расчет противника таков: в случае нашего прорыва на Белгород остановить наступление вот здесь, в районе Нового Оскола. По имеющимся данным, укрепления построены довольно солидно — доты, надолбы, противотанковые рвы, минные поля, колючая проволока… Словом, всё, что полагается. Проселочные дороги и шоссе простреливаются многослойным огнем… Как видите, повозиться там придется основательно. — Ястребов озабоченно постучал карандашом о стол. — Заметьте, что месторасположение района выбрано не случайно… Гитлеровское командование стремится перекрыть весь узел дорог и заставить нас идти прямо по занесенным снегом полям. А поля в этом районе, как вы знаете, густо изрезаны балками, овражками, на холмах раскинуты рощи. Местность, очень удобная для обороны… — Ястребов помолчал. — Так что нам есть о чём подумать…
— Да, действительно, дело серьезное, — сказал Громов. — Но ведь если вы знаете, что существует укрепрайон, то, очевидно, у вас есть о нём и данные.
— Конечно, кое-что мы знаем, — согласился Ястребов, — но надо бы знать побольше… Представляете, сколько мы сит, а главное, жизней наших солдат сбережем, если будем брать укрепрайон не вслепую…
Иванов досадливо махнул рукой.
— Да, уж мы и тактики! — пробурчал он. — Своих забот, вижу, у вас по горло… А всё-таки хочется мне рассказать вам об одном важном, так сказать, обстоятельстве, которое нас с Ильей Даниловичем тревожит. Конечно, по сравнению с тем, что вам предстоит сделать, оно не такое уж значительное. — Он повернулся к Громову: — Не знаю даже, говорить или нет, Илья Данилович. Как твоё мнение?
Громов смущенно пожал плечами:
— Ну, уж начал, так говори…
— Конечно, — поддержал Ястребов, — говорите. Всё, что касается города, нам знать интересно и важно.
— Ну ладно, скажу прямо, — наконец решился Иванов. — Проворонили мы при отходе из города одно важное дело. Поручили вывезти городской музей круглому дураку, а он мало что дурак — ещё и трус оказался. Себя вывез, а музей бросил… А вы знаете, какой у нас музей? Вот пускай товарищ Стремянной вам расскажет. Крамской, Суриков, Репин, Айвазовский… Есть чем гордиться!..
— Да, — поддержал его Громов, — если уж случилась такая беда, что мы нашу картинную галерею во-время вывезти не успели, так теперь надо бы сделать всё, чтоб и фашисты её не вывезли. Пока нам известно, что картины ещё в городе. И, надо полагать, если продвижение наших войск будет стремительным, вряд ли в панике фашисты о них вспомнят.