Ребята ушли совершенно подавленные. А она села возле стола не менее взволнованная и потрясенная, чем они, и задумалась. Правильно ли она поступила, так жестоко развенчав их подвиг? Ведь, что ни говори, а это было смело! И потом они же не знали, кто стонет в подвале. Они просто услышали стон и бросились на помощь. За что же она их так отругала, да еще наказала?!. Нет, нет, это все-таки было правильно. То, что сейчас обошлось благополучно, в другой раз может и не сойти с рук. В эти суровые дни, когда в городе и вокруг него еще столько необезвреженных мин, она в первую очередь должна думать о безопасности ребят…
Клавдия Федоровна подняла с пола вещевой мешок Курта Мейера, откинула верхний клапан и заглянула внутрь. Среди консервов, плиток шоколада и пачек с сигаретами темнела довольно толстая записная книжка в черном кожаном переплете. Она сунула в мешок «Вальтер», затянула покрепче пряжку клапана, оделась и, взяв мешок, пошла в комендатуру.
Часа через два к ней в детский дом пришел Воронцов и попросил разрешения поговорить с ребятами. Он побеседовал с ними минут сорок, а затем, крепко пожав каждому из них руку и поблагодарив, ушел. Это, конечно, с его стороны было не совсем педагогично. Но майор Воронцов, к сожалению, не знал о тревогах Клавдии Федоровны. У него были свои заботы…
Глава четырнадцатая. В старом склепе
Стремянной сидел у себя за столом, просматривая только что полученные из полков донесения, когда, слегка приоткрыв дверь, в комнату к нему заглянул штабной переводчик.
— Товарищ подполковник, разрешите войти?
— Заходите. Что там у вас? Спешное что-нибудь? — не поднимая головы, спросил Стремянной.
— Да вот перевел несколько немецких документов, товарищ подполковник. Пришел вам доложить.
— Есть важные?
— Нет. Разве что — документ об укреплениях под Новым Осколом. Да и тот носит слишком общий характер; он касается главным образом распределения рабочей силы. Все остальное — в том же роде. Есть, правда, еще один занятный документ, но он интересен скорее с точки зрения психологической, чем с военной.
— Это что за документ?
— Записная книжка начальника гестапо Курта Мейера. Та, что заведующая детским домом принесла… К сожалению, записей в ней мало и все они, так сказать, личного порядка…
Стремянной оторвал глаза от лиловых строчек донесения и посмотрел на переводчика:
— Что же, в таком случае, вы нашли в них интересного?
— Характер, товарищ подполковник. Ход мышления. Это, я бы сказал, типичный гитлеровец из молодых. Но в двух словах это объяснить трудно. Вы лучше сами на досуге поглядите.
— На досуге?.. — Стремянной усмехнулся. — Ладно, оставьте. Авось будет у меня когда-нибудь досуг…
И, взяв у переводчика, он положил на пачку бумаг еще несколько листков, перепечатанных на машинке.
Переводчик ушел, а Стремянной дочитал последний рапорт и, надев полушубок, вышел из жарко натопленного штабного помещения на утренний мороз. Со вчерашнего дня он собирался осмотреть трофейные автомашины. Они были спешно подремонтированы, и командир автобата уже успел посадить на них своих шоферов.
Машины были выстроены на площади перед горсоветом.
Стремянной оставил на углу свой вездеход, принял доклад командира автобата и вместе с ним обошел вытянувшиеся двумя рядами машины. Этот получасовой осмотр доставил ему какой-то своеобразный отдых. Он любил машины давней, еще в детстве зародившейся любовью, знал в них толк и втайне гордился своим умением быстро осваивать любое управление незнакомой марки. Ему было приятно по стуку двигателя сразу определить степень его изношенности, верно оценить его силу и поймать на себе одобрительный взгляд опытного водителя.
Не торопясь, по-хозяйски он осмотрел каждую машину в отдельности. Тут были три штабных автобуса вроде того, который стоял против дома гестапо. Стремянной приказал прикомандировать их к санбату для перевозки раненых, несколько больших «круппов» с высокими бортами — они годились для боеприпасов и другого снаряжения — и больше десятка легковых машин. Оставив для нужд дивизии две из них, Стремянной распорядился направить остальные в штаб армии.