Укитаке тогда смотрел на свою подчиненную широко раскрытыми глазами, словно впервые увидел. Рукии, привыкшей к капитану двенадцатого отряда с детства, было не понять, почему ее почтительное, но вполне свободное общение с великим ученым вызывает у окружающих легкий шок. А иногда и нелегкий.
Сама же девушка деловито изложила старшему брату суть проблемы, безропотно позволила считать с себя остатки ауры и реацу, помогла Нему сделать некоторые замеры, и когда исследователи убыли в свои лаборатории, захватив и новый предмет изучения, преспокойно повернулась к капитану.
- Т-т-такеши? – как-то неуверенно пробормотал Укитаке.
- Хай, тайчо, - девушка повела плечами, расправляя немного уставшие мышцы. – Идемте домой, а? Здесь всё, а вам надо отдохнуть, - и себе под нос пробубнила: - А мне пожрать бы неплохо…
Потом было тяжелое объяснение с психованной сестрицей Кайена, недолгая, но интенсивная потасовка, сорванное горло и тяжелое похмелье – результат всенощной, во время которой Рукия говорила, рассказывала, уверяла, объясняла и категорически отказывалась обещать счастливый исход, без зазрения совести валя все на Маюри-нии. Если кто-то и мог что-либо прогнозировать, это был именно он.
Но подлый червячок сомнений подгрызал изнутри, и все те годы, что Исследовательский Центр бился над проблемой разделения шинигами и пустого, Рукия приходила в лабораторию и садилась под изоляционной колбой.
Вошла Нему, поздоровалась кивком, пощелкала тумблерами на панели управления. Со скрипом искусственных суставов вломился в помещение Маюри-нии, на ходу выкрикивая приказы. Увидел младшенькую, поморщился, подергал шеей и ускакал куда-то в боковой коридор. Вернулся он через минут пять, кинул на колени Рукии странной формы передатчик: вроде бы и стандартный приемник, замаскированный под человеческие сотовые, а все же не совсем привычный. Девушка присмотрелась. У этой модели была уйма дополнительных функций, начиная от автоматического дублирования траффика на стационарный сервер двенадцатого отряда и заканчивая мультимедийным плеером с записывающей опцией.
- Тебя в Генсей посылают? – резковато спросил Маюри.
- Хай, нии-сама.
- Рановато, - неприязненно морщась, высказался ученый. Рукия набычилась: она-то считала, что самостоятельную миссию заслужила давным-давно.
- Это тебе для подстраховки, - старший брат кивнул на чудо техники, отданное имото. – Если не собираешься пороть горячку, включай сразу на синхрофиксацию. Потом, если к тебе прицепятся, будешь трясти этой записью перед носами инспекторов и тыкать их в правомочность своих действий.
- Спасибо. А как я объясню, что она, - девушка покрутила передатчиком, - оказалась у меня?
- Ну как-как, - развел руками ученый. – Я дал. В порядке эксперимента над живыми шинигами, - оскалился он.
Брат и сестра довольно поржали над внутрисемейной, им одним понятной шуткой, и разошлись, весьма довольные друг другом.
***
Бьякуя совершенно искренне не считал себя снобом. За время своего капитанства он научился безошибочно оценивать окружающих и четко определять пределы их возможностей. Но на эмоциональном уровне (в наличии которого многие ему отказывали априори) молодой рокубантай-тайчо все еще продолжал воспринимать все руконгайское со знаком минус. После ухода невесты он много лет не мог заставить себя признать хоть что-то достойным, если оно происходило не из Сейретея.
Справиться с этой проблемой помог собственный лейтенант, вполне благородный, но от этого настолько напыщенный и самодовольный, что смотреть на него бывало тошно. Ко всем своим «достоинствам», Тираками Амида ничего не смыслил в хозяйственных делах, почитая это занятие не сто́ящим своего высокородного внимания, и несколько десятков лет постельным бельем для казарм и сменой летнего обмундирования на зимнее занимался Кучики-тайчо. Когда удалось спихнуть это сокровище в отставку в связи с изменением семейного положения (добрые родственники наконец женили великовозрастного деточку), Бьякуя выдохнул с облегчением.
Увы и ах, счастье длилось недолго. В приказном порядке шестой отряд был укомплектован фукутайчо, и оспорить решение Командора не представлялось возможным.
Кучики Бьякуя холодным тяжелым взглядом буравил прибывшего в расположение части лейтенанта, из последних сил пытаясь найти слова для приветствия. Бывший шестой офицер одиннадцатого отряда таращил глаза, вытянувшись во фрунт, и тоже с заметным усилием подбирал формулы вежливости. И длилось это уже полторы минуты – непозволительно долго.
- Вольно, лейтенант, - наконец нашел правильный выход Кучики.
- Хай! – заученно выкрикнуло это пёстрое чучело, которое теперь будет рядом двадцать часов в сутки. Но таращиться не перестало.
Бьякуя подавил раздражение, но не удержался от брезгливого беглого взгляда на алый высокий хвост и графические татуировки на морде. Подписал бумаги, поставил печать отряда.
- Можете приступать к обязанностям, - произнес ровным бесцветным голосом, чувствуя кислинку на языке.
- Хай, тайчо! – гаркнул лейтенант. Только что в грудь себя не ударил от старательности, и на том спасибо.
Когда за новым фукутайчо закрылась дверь, Бьякуя прикрыл глаза и потер веки кончиками пальцев. С этим руконгайцем будут проблемы, понял он. Слишком рано получил высокий пост, будет выпендриваться, доказывая всем и каждому, что достоин своей должности. Слишком яркий, а значит, и слишком задиристый, ни одной колкости в свой адрес не пропустит. Амбициозный и самоуверенный, будет брать на себя больше, чем сможет вытянуть. В отрядной бюрократии это можно даже приветствовать, но на боевых миссиях такое молодечество чревато напрасными жертвами. Да и позволить собственному лейтенанту погибнуть – особенно после того, как он выжил в одиннадцатом отряде! – непозволительно. Иначе что скажут о рокубантай-тайчо? Придется присматривать за этим бабуином… Бьякуя вздохнул.
А «бабуин» тем временем получал новую форму и шеврон, но видел перед собой не смету по отряду, а лицо своего нового капитана. Красивое лицо с белой кожей, лепными скулами, тонкими губами и огромными глазами с ресницами, будто веера. Видел так четко, словно всю жизнь на него смотрел, и оно отпечаталось на сетчатке, как солнечные блики в летний день.
Собственно, так оно и было. Потому что юная копия капитана много лет была перед глазами рокубантай-фукутайчо и называла его Рен-оджи…
***
Сложнее всего Соуджину давались не каллиграфия или кидо – над этими дисциплинами в прямом и переносном смысле слова рыдали три четверти студентов, - а субординация. Он как-то отвык ложиться спать в десять вечера, и уж совсем не привык просыпаться под гнусавые завывания горна. Почтительно кланяться преподавателям не составляло труда, а вот наглые старшекурсники, явившиеся «учить мальков жизни», были крайне удивлены бакудо четвертого десятка в исполнении одного из тех самых мальков.
Краснеть на ковре у декана пришлось всем, равно как и оттрубить штрафные на кухне. Посрамленные «старички» неприязненно косились на жизнерадостного выскочку. Тот с абсолютно пофигистичным выражением на лице ловко чистил репу, при этом перемигиваясь с помощницами повара. Ворча и чертыхаясь, парни все еще возились со своими корзинами нечищенных овощей, а мелкий кидошник уже наворачивал призовую тарелку лапши от Кичи-тян.
Сэнсэи задумчиво потирали подбородки, изучая сданные раньше других свитки с работами. Даже захоти кто-то из них придраться к чистописанию или грамматике, ничего бы у них не вышло: мальчишка писал быстро, ровно, аккуратно. Более того, слушал внимательно и запоминал правильно, поэтому и в содержании контрольных доколупаться было не до чего.