Прямо скажем, я отчаянно нуждалась в утешении.
Я хотела остановиться. Правда. Но Бен оказался тем, кого мне так не хватало, – другом. Иногда казалось, что мы – один разум в двух телах.
Одной ночью, когда флирт превратился во что-то опасное, мы заставили друг друга кончить одной лишь грязной перепиской. И что ж, это был кролик, которого никто из нас не мог засунуть обратно в шляпу.
Я быстро настрочила сообщение Бену.
Дурга: Ты три года ждал, чтобы узнать, что значит мой ник? Я нагуглила Бенкинерсофобию в первый же день.
Бенкинерсофобия: И?
Дурга: Ты не знаешь, что означает твое имя?
Бенкинерсофобия: Я использовал генератор имен пользователей. У меня нет времени для таких глупостей.
Но нашел время узнать, что такое «Дурга». Я закатила глаза, но улыбка тронула уголки моих губ.
Дурга: Бенкинерсофобия – страх не получить письмо из «Хогвартса» в свой одиннадцатый день рождения. Я была уверена, что сорвала куш, нарвавшись на «поттеромана». У нас было бы о чем поговорить.
Бенкинерсофобия: «Поттероман»?
Дурга: Боже, твое незнание культурных отсылок ужасает. Всегда можно поменять ник. Возможно, «Невпечатленный» подойдет тебе больше.
Бенкинерсофобия: Невпечатленный. Никогда раньше меня не упрекали в подобном, но не доверяй чужим суждениям. Всегда составляй свое.
Мои губы приоткрылись, а щеки вспыхнули, прежде чем я напомнила себе, что даже не знаю, как он выглядит. Я набрала ответ, удалила его, набрала снова, удалила, затем остановилась на одном слове.
Дурга: Правила.
Пот выступил у меня на ладонях, когда я вспомнила подарок, который он прислал мне: вибратор, который я прятала под матрасом. Он нашел способ обойти правила анонимности «Истридж фонд», отправив его мне службой доставки, которая хранила анонимность отправителя. Как будто нам нужно было что-то еще, чтобы обеспечить мне ночное удовлетворение.
Бенкинерсофобия: К черту правила. И нет, никогда не думал сменить ник. Перемены подразумевают сожаления, а я ни о чем не сожалею.
Дурга: Никогда?
Бенкинерсофобия: Нет.
Дурга: Чушь собачья.
Рид застонал.
– Эмери, ты вообще меня слушаешь?
Упс. Как долго я игнорировала Рида?
От раскаяния у меня задергались пальцы. Рид ничего не знал о Бене. Никто не знал. В этом был главный смысл. Черт, это было единственное жесткое правило «Истридж фонд». Анонимность. Это значило: никаких встреч, никаких деталей, позволивших бы раскрыть анонимность.
Я снова включила громкую связь, бросила свой старый смартфон на потрепанный матрас и помассировала затылок.
– Да. Извини. Я отключилась.
– С тобой это часто.
Его очевидное разочарование ранило меня, чувство вины не было для меня чем-то новым. Мы с Ридом договорились вместе поступать в Дьюкский университет. Вместо этого я уехала в университет Клифтона в Алабаме и ничего не сказала ему.
Жители Истриджа ненавидели мою семью – и меня по умолчанию. Те же люди, которые поступили вместе с Ридом в Дьюкский университет. Мне нужно было уехать из Северной Каролины. Так далеко от братьев Прескотт, «Уинтропского скандала» и Истриджа, насколько позволит мне мой кошелек.
Четыре года назад я бы смогла уехать далеко.
Затем папа стал фигурантом публичного совместного расследования ФБР и Комиссии по ценным бумагам и биржам по обвинению в хищении и фальсификации акций, а также злоупотреблении полномочиями в управлении принадлежавшей ему текстильной фабрики – той самой, что обеспечивала работой почти всех в городе.
У папы все еще были деньги – много, – и у матери тоже, но я не хотела иметь ничего общего с грязными деньгами, которые стали еще и кровавыми после смерти отца Рида и Ангуса Бэдфорда.
– Кто звонит другому человеку с поручением прочитать почту? Я не твой секретарь, – проныл Рид.
Казалось почти странным, как мы притворялись, что все было в порядке, что действия моего отца не привели к смерти его отца, пусть даже косвенно. Я знала, что не отец заставил сердце Хэнка остановиться… точно так же я знала, что этого никогда бы не случилось, если бы Хэнк не испытывал такое напряжение из-за потери сбережений всей своей жизни и не был вынужден работать на трех работах, чтобы вернуть их… и обеспечить обучение Рида в университете.
– Я знаю. Мне жаль. – Я прикусила губу и сдержала извинения, потому что, как всегда, я имела в виду нечто большее, чем то, за что я должна была извиняться. «Мне жаль, что я слишком труслива, чтобы читать собственные письма. Мне жаль, что я облажалась с твоим братом. Мне жаль, что так вышло с твоим отцом». – Но я буквально не могу заставить себя читать почту.
Щелк.
Щелк.
Щелк.
С каждым щелчком его клавиатуры росло мое беспокойство.