Цитрус. Мускус. Пьянящая ваниль, которая должна была казаться женственной, но не казалась. Хаос вытеснил все разумные мысли и лишил меня дара речи. Поэтому я сосредоточилась на запахе Нэша, пусть даже мне хотелось спрятаться от унижения под одеялом и никогда не показываться оттуда.
– Эмери… – снова начал Рид, но его прервала распахнувшаяся настежь дверь кабинета.
Скривившись, я склонила голову, приготовившись к удару.
«Прекрати, – приказала я себе. – Эйбл тебя не бил. Он разорвал твое платье, лапал тебя и швырнул на стол, но не бил».
Я пришла в себя, когда Эйбл застонал. Развернувшись как раз вовремя, чтобы увидеть, как он выходит из дверей, я нахмурилась, заметив, как он застегивает ширинку, и отпрянула от Нэша.
Злость подпитывала меня, накатывая в такт моему пульсу, пока кулак не сжался от желания ударить Эйбла. Я хотела дать ему пощечину. Наказать его. Лишить его достоинства. Унизить так, как он унизил меня. Я даже представила, как буду выглядеть в оранжевой робе, осужденная на двадцать лет за убийство, и все равно кинулась на Эйбла.
Я отстранилась от Нэша, одним прыжком преодолела разделявшее нас расстояние и ударила его по лицу. Дважды. Нэш встал передо мной, когда я замахнулась для третьей пощечины. Он схватил меня за руку и сразу же отпустил.
Не говоря ни слова, он вынул что-то из внутреннего кармана пиджака и сунул в карман брюк так быстро, что я заметила лишь коричневый отблеск. Он снял пиджак моего отца и набросил его мне на плечи. Никогда в жизни я еще не чувствовала себя таким ребенком.
– Отвези ее домой, Рид.
Нэш вложил в ладонь Рида ключи от своей старой «Хонды» и сжал пальцы Рида, когда тот хотел отказаться. Рид как-то сказал, что машина Нэша, вероятно, единственное, к чему он привязан. Но ключи от нее он отдал, не моргнув глазом.
Эйбл за спиной Нэша попятился, пытаясь ускользнуть, но Нэш схватил его за рубашку и подтащил обратно к нам.
– Нэш, – попытался остановить его Рид. Глаза его полыхали гневом, и в них сверкали агрессивные искорки, которых я никогда не замечала раньше.
Эта свирепость взволновала меня, хотя часть меня боялась, что таким он будет слишком похож на своего старшего брата. Мальчика, который, спотыкаясь, приходил на нашу кухню, чтобы взять льда для разбитых кулаков и синяков под глазами.
– Видела бы ты моего противника, – всегда говорил Нэш с самодовольной ухмылкой, прежде чем исчезнуть через черный ход, и мне приходилось щипать себя, чтобы убедиться, что это не галлюцинация.
Я слишком боялась его, чтобы ябедничать. Даже искушение съесть чашку мороженого без материнского осуждения не могло заманить меня обратно на кухню. Я прекратила полуночные вылазки за едой вплоть до одной ночи, когда Нэш был арестован, и Рид сказал мне, что Бетти Прескотт заставила его поклясться, что он никогда больше не попадет в неприятности.
И он не попадал. Я могла есть свое мороженое в безопасности, а наш лед оставался в неприкосновенности. И с той ночи вплоть до сего дня я больше никогда не разговаривала с Нэшем Прескоттом, если, конечно, это все можно было бы назвать разговором.
– Отвези. Ее. Домой. – Нэш долго и пристально смотрел на Рида, прошла одна, две, три секунды, прежде чем Рид наконец кивнул.
Я осторожно выдохнула, осознав, что понятия не имела, что бы сделал Нэш, если бы Рид не послушал его, и мне вовсе не хотелось это выяснять. Мне понравилось то, как выражение лица Рида снова стало обычным, я была очень благодарна за это.
– Хорошо. – Он еще раз грозно взглянул на Эйбла. – Ладно. Хорошо.
Я почувствовала глоток свежего воздуха, когда Рид переплел свои пальцы с моими. Ощущение удушья исчезло, и его место заняло другое чувство. Как будто что-то вцепилось мне в грудь и вонзило в нее свои когти.
– Я в порядке, – заверила я Рида.
Но это было не так.
Я поняла, что это было за чувство.
Глава 3
Эмери
Любовь.
Мне всегда казалось неправильным то, что люди гоняются за чем-то столь непостоянным. Чем-то, что может сегодня быть, а завтра – исчезнуть.
Любовь напоминала мне машину Нэша: покрытая следами, оставленными прошлым владельцем, обласканная нынешним, но все еще ожидающая часа, когда ее бросят на какой-нибудь свалке в Северной Каролине.
Психолог, к которой мать послала меня, когда мне было одиннадцать и я застукала ее близость с дядей Бальтазаром, сказала мне, что я слишком пристально изучаю жизнь. Мать неплохо заплатила ей, чтобы она держала мой рот на замке. Я подслушала их разговор об этом, когда возвращалась из туалета.