Мужчина ушёл, а я осталась стоять как громом поражённая. Пакет с вкуснятиной медленно выскальзывал из пальцев. Он бы так и грохнулся на землю, если бы в последний момент его не подхватили.
— Привет! Ты чего здесь застыла? — спросил Ваня, радостно мне улыбаясь.
А я вот радоваться не могла. Я мысленно выбирала себе место на кладбище и хоронила. Интересно, сколько я ещё проживу? Год? Два? Или лучше сразу умереть? Цирроз это, наверное, больно… А я ещё над директором чуть не посмеялась, а вот сама…
Слёзы набежали на глаза непрошено. Так жалко себя мне не было никогда. Я стояла перед Ваней, который от беспокойства не знал, что делать, хотела хоть что-нибудь объяснить, но боялась открыть рот и разрыдаться.
— Лида, Лидочка, тебя обидел кто-то? — спросил он, ласково поглаживая меня по щеке и умоляюще заглядывая в глаза. — Пойдём-ка присядем.
И он меня куда-то повёл, обняв за плечи. Я бы, наверное, всё-таки разрыдалась, но Ванино присутствие рядом придавало сил — нельзя же допустить, чтоб косметика потекла перед парнем.
До лавочки он меня не довёл — я встала как вкопанная, глубоко вздохнула и, собравшись с духом, выпалила:
— Фёдор Михайлович сказал, что у меня проблемы с печенью. Наверное, я…
Продолжить я так и не смогла — слёзы грозили потечь просто градом, поэтому пришлось захлопнуть рот. Да и Ваня, стоило мне замолчать, потащил в неизвестном направлении с какой-то бешеной скоростью.
— А мы куда? — на ходу спросила я, подрастеряв по дороге всю жалость к умирающей.
— К Рувену Гедальевичу.
— Но он же тебя не очень любит.
— И что? Думаю, назло ложный диагноз он ставить не станет.
Старый знахарь нашёлся опять же в библиотеке. Я, конечно, не хотела обсуждать своё печальное положение при Евдокии Ивановне и совершенно незнакомом долговязом рыжем мастере света, который опять хотел всем руки пообрывать, но тут уж никто не спросил.
— Рувен Гедальевич, — позвал Ваня.
Старик скосил на нас глаза, снял очки, обернулся и важно так сказал:
— Добрый вечер, ребята.
— Добрый вечер, — со вздохом согласилась я, боясь поругаться. Может меня ещё можно спасти?
— Рувен Гедальевич, — не стал заморачиваться Ваня, а сразу перешёл к делу, — посмотрите, пожалуйста, с Лидой всё в порядке? Лучше вас специалиста мы всё равно не найдём.
Знахарь хмыкнул, довольный похвалой, надел очки обратно и стал внимательно меня разглядывать, затем снял, посмотрел ещё раз.
— Не беременна, если ты об этом, — вынес он неожиданный вердикт, — а если она плохо себя чувствует, так либо давление, либо простудилась. На улице бардак, а она до нитки мокрая. Ты бы её лучше не в библиотеку вёл, а сдал матери в тепло да переодеться.
О, мой бог! Он точно лучший знахарь здесь? Это я и сама сказать могла, особенно про беременность — мои зелья ещё ни разу осечек не давали, даже папа иногда особо важных клиенток ко мне отправлял.
— Фёдор Михайлович сказал, что моей печени уже ничего не поможет, — решила я внести ясность.
— Ах это! — рассмеялся старый учитель. Вот сейчас, поди, скажет, что да мол, не помочь, но о таком даже говорить нет смысла — сама должна знать. — Меньше его слушай. У него насчёт печёнок какой-то пунктик. Видать, умер кто от этого, но я таких личных вопросов не задаю, поэтому не знаю наверняка. Нормальная у тебя печень. Да, по сравнению с теми, что у большинства наших учеников, она похуже будет, но я тебя уверяю, Лида, ты с ней проживёшь ещё очень и очень долго, если ничем не испортишь.
— Уф, — выдохнула я и плюхнулась на ближайший стул. — А я-то уж думала.
— Меньше Фёдора слушай. Он многих этой печенью пугает. Ко мне уже столько ребят с ней бегало — со счёту сбился. А сколько ещё не бегало, представить страшно. У нас иной раз на выпускника глянешь — одна сплошная болячка, включая эту самую печень — как у алкоголика, ей богу, — а ничего, человек даже не волнуется. Небось, слова учителя вообще мимо ушей пропустил и в ус не дует.
— Я не слышал, чтобы вы кому-то об этом говорили, — внезапно припомнил Ваня.
— Зачем мне это? — недовольно дёрнул плечом Рувен Гедальевич. — Нынче все сами умные, а Фёдор, я уверен, каждому мозги начёт его здоровья пропесочил — он в этом вопросе крайне неленив. У меня уже возраст не тот, чтобы слушать, как меня за углом костерят, когда я кому-то добра желаю. Вон, Валере всё говорю, говорю… А он всё равно от меня по закоулкам прячется и дымит. Но хоть злого слова ни разу не сказал.