В ту ночь Платон Зубов мрачно и голодно маялся в царской спальне. Екатерина всё не шла. Засиделась в кабинете. Иногда Зубов сквозь плохо прикрытую дверь туалетной комнаты слышал, как Екатерина ходила там за ширму, что-то бормотала на немецком языке.
Сегодня после ночной забавы надо было просить императрицу за судьбу какого-то сержантика Малозёмова. Ибо личный камердинер Платона Зубова оказался родным дядькой тому сержантику Малозёмову! И за того сержантика камердинер передал ему, фавориту, огромный изумруд в качестве оплаты императрице за грошовую услугу. И ту услугу насчёт племянника Малозёмова надобно обязательно озвучить императрице. Стоил тот изумруд — точно — пять пудов серебряных екатерининских рублей. Но Платоша Зубов поставил себе за правило, по настоянию родственников, что человека ниже статуса генерала, своим именем не трепать об Катьку.
«Немки, они, паскуды, ничего не забывают! — говаривал императрицыну фавориту Платону Зубову его старший брат, женатый на дочери полководца и фельдмаршала Александра Суворова. — Ты за барона какого-нибудь попросишь иноземного, на деньги его польстишься, а он окажется польским паном, у коего один дом да огород. И он к тому же окажется жидом, шинкарём. Понял? Только за русских проси! И чтоб были не ниже генерала»!
Фамилия Малозёмов, вроде русская, да ведь он сержант! Всего лишь! И совершенно безродный. А изумруд больно хорош! Ох и хорош! Его на крышку золочёной шкатулки с бумагами от императрицы оправить — вызвать немалое умиление Катьки.
Но — нельзя!
А надо… Ох как надоооо!
Глава одиннадцатая
Личный камердинер Платоши сегодня перед отъездом фаворита во дворец подошёл к Зубову с просьбой от имени фаворита кое-что попросить у императрицы и передать ей «вот это». И показал изумруд. Услышав от фаворита про «нельзя», криво ухмыльнулся и вышел из кабинета. Не стал коленками биться об пол, не стал в голос умолять Платона Зубова. Вышел — и делу конец.
Что случилось дальше, Платон Зубов желал бы не вспоминать. Да, видать, и на краю могилы тот ужас ему ещё припомнится…
Одевшись и выйдя на крыльцо к карете, Платоша заметил человека, стоявшего на коленях возле заднего каретного колеса…
Как назло, ливрейные лакеи подзадержались в прихожей, чего-то там разбирали, а личного кучера на козлах кареты совсем не виднелось. И вообще на широком пространстве дворцового подъезда людей не виднелось. Платоша изумлённо оглянулся на парадный вход. По обычаю, в нишах по бокам парадного дворцового входа стояли гвардейцы из личного охранного полка императрицы. И вот тебе — не стояли именно сейчас гвардейцы с ружьями, с примкнутыми к ним штыками!
А человек тот, что притулился возле каретного колеса, вдруг поднялся с колен. Был он в короткой шубейке, в толстых стёганых штанах, в московской, ломаной в трети красной шапке. А в руке его сверкнул длинный и узкий нож.
— А-а-а! — протянул тонким шёпотом Платон Зубов. И повернулся было бежать от кареты на крыльцо.
— Не успеешь, сволочь, — отчётливо сказал сзади тот человек. Махнул рукой и отрезал правый карман на тёплом камзоле фаворита. — Я сейчас тебя совершенно зарежу. Прямо в сердце. Хошь?
— Кольца… вот, дам, перстни, денег… дам… — сипел Платон Зубов, пока к его левой половине груди тянулся нож. Нож дотянулся до груди и упёрся в орден Андрея Первозванного.
— На хер мне твои перстни? — хрипло отвечал человек, дыша на фаворита табаком и водкой. — Мне бы кровя твои увидеть. Правда ли, что оне — голубые?
— К-к-красные…
— Вот то-то и оно! — веско сказал человек. — Красные! А ведёшь себя как последняя профура. Тебя честью просят хорошие люди…
Тут из-за позадков огромной кареты невозмутимо вышагнул личный камердинер фаворита, махнул короткой палкой в правой руке. Шипастый шар на конце палки, привязанный к короткой цепи, попал точно посередине головы страшного человека. Голова отчётливо треснула. А из дворца уже бежали лакеи, четверо гвардейцев тоже появились и тут же подняли покушенца на штыки.