«Мы должны предупредить Вас, что никакой вред не должен быть причинен оруженосцам де Випона. Один из них — незаконнорожденный сын Нашего сводного брата, а второй — отпрыск лорда Ллевелина. Если кастелян убьет или уже убил их, никакой пощады не должно быть этому человеку. Он должен умереть! В этом случае, разумеется, единственно разумным кажется, чтобы Вы назначили туда человека, который будет наиболее соответствовать Вашим интересам. Поскольку мы опасаемся, что от всего этого может пострадать Наш родственник Джеффри ФицВильям, мы посылаем сэра Фулка де Бресте с четырьмя сотнями людей в Глостерский замок. Вы могли бы призвать их на помощь в любой форме, какую сочтете уместной, — либо помочь Вам спасти сыновей Нашего брата и зятя, либо помочь отомстить за их смерть. Сэр Фулк прибудет в Глостер через неделю или несколькими днями позже этого письма».
Письмо завершалось еще несколькими комплиментами и уверениями в том, как высоко ценит Джон преданность Гвенвинвина. Джон запечатал письмо своей личной печатью, и был отправлен второй курьер с приказом не останавливаться ни днем, ни ночью, пока не вручит письмо лично в руки лорду Гвенвинвину. Гонец имел право покупать или реквизировать лошадей, когда потребуется, но он должен быть в Уэльсе не позже чем через сутки.
Покончив с этим, Джон откинулся на спинку стула и довольно вздохнул. Все стало на свои места. В самом худшем случае де Випон умрет, а Элинор останется под опекой Солсбери (и Вильяму будет приказано доставить ее ко двору). Джон сохранит свое обещание, данное де Випону, не выдавать ее замуж. Не сразу, во всяком случае. Когда он подготовит ее, она будет рада выйти за любого, кого он ни предложит.
Вильям получит своего сына назад, а ублюдок Ллевелина окажется в руках Гвенвинвина. Это даст Джону рычаг воздействия на Ллевелина, поскольку Гвенвинвин, хотя он сумеет взять замок Клиро с теми людьми, которые у него есть, не добьется ничего большего без помощи де Бресте и его людей. Таким образом, Джон сумеет заставить Гвенвинвина плясать под свою дудку, угрожая отозвать наемников, а Гвенвинвин, в свою очередь, приструнит Ллевелина, держа в качестве заложника его сына.
И это было только худшее, что могло случиться. Подумав о лучшем, Джон облизнулся, предвкушая удовольствие. В лучшем случае Гвенвинвин правильно прочтет его письмо. Это будет означать, что умрет не только Иэн, но и его оруженосцы. Было очень приятно избавить мир от двух людей, к которым Вильям питает слишком большую нежность: де Випона и этого проклятого ублюдка, которого выродил Вильям. Вильям должен любить Джона, и только Джона. Было невыносимо, что в его сердце есть место для кого-то другого, кроме его брата.
К тому же умрет и кастелян. Так что никакие сплетни о том, как окончили свои дни де Випон и оруженосцы, не будут тревожить его покой. Поскольку это был кастелян Элинор, ее саму можно будет обвинить в измене, в убийстве собственного мужа и его оруженосцев и в подготовке войны в Уэльсе.
Это покончило бы с ней. Она сгниет в тюрьме. Мальчик умрет — дети легко умирают, девочка может пригодиться. Поместье перейдет короне, а война в Уэльсе наверняка будет. Ллевелин покинет свою территорию, чтобы отомстить за смерть своего побочного отпрыска, в чем он обвинит, что бы ему ни говорили, безусловно, Гвенвинвина. Оба валлийских петуха измотают друг друга и много лет не будут причинять проблем Джону, если выживут.
В Уэльсе война за власть — это одно дело, кровная месть — совсем другое. Жалко, что де Кантелю и Корнхилл все еще в Кентербери, обеспечивая, чтобы все владения архиепископа были переданы королю. Ему бы не помешало сегодня что-нибудь необычное в смысле маленьких радостей. Но никому другому он не может довериться в таком времяпрепровождении. Затем Джон снова облизнулся. Среди фрейлин его жены была новенькая, четырнадцатилетняя девушка. Он подозвал пальцем личного слугу и зашептал ему в ухо.
24.
Сэр Ги выпрямил спину и оглянулся на колонну уставших людей, следовавших за ним. Лошади спотыкались от усталости, подбрасывая седоков, которые были слишком вымотаны, чтобы даже браниться. Он снова посмотрел вперед, с беспокойством отмечая, что глаза его почти не видят приближающийся поворот дороги. Давно уже настали сумерки, приближалась ночь. Упрямая кобыла леди Элинор впереди него шла по-прежнему ровным шагом. Сэр Ги пришпорил своего жеребца, потом ударил сильнее, поскольку конь откликался очень неохотно.
— Миледи!
— Да?
Она встревоженно повернула голову. Сэр Ги не видел выражения ее лица, лишь отблеск белой кожи в темноте. Ги уверял себя, что ее лицо и должно быть бледным от усталости.
— Миледи, уже стало совсем темно. Мы должны остановиться и разбить лагерь.
— Остановиться?! — Она положила руку на шею кобылы, словно оценивая, сколько она еще протянет. Затем оглянулась на дорогу. — Что, лошади слишком устали? Кто-нибудь отстал?
— Мы все устали — лошади и люди. Но меня больше беспокоите вы, миледи. Вам станет плохо, если вы не отдохнете.
— Мне? — В голосе Элинор послышалось удивление, и она рассмеялась. — Я путешествовала с королевой — с великой королевой, я имею в виду, а не с крашеной куклой, которая у нас сейчас. Я пересекла Пиренеи по диким козьим тропам. Я пересекла Альпы посреди зимы. Если бы усталость могла убить меня, я уже давно была бы мертвой. — Она снова засмеялась. — И не говорите, что я тогда была моложе. Это правда. Но тогда я была и более хрупкая. А королеве тогда было шестьдесят с лишним лет, и она смеялась над нами, когда мы рыдали от усталости. Тело выдержит, если дух живет.
— Ну ладно, лошади устали. Я боюсь, что люди…
— Вам не нужно бояться за моих людей. Они, если понадобится, будут идти, пока не умрут в седле — и это гораздо более легкая смерть, чем та, которая последует, если они разозлят меня в такое время. И другим они не дадут выйти из строя. Не зря же я расположила городских людей между двумя группами воинов из Роузлинда. Лошади — другое дело. Скачите назад и посмотрите, все ли лошади в состоянии идти. Я хотела бы продолжать движение до полной темноты, если это возможно.
— В темноте будет тяжело поставить палатки, миледи. Я…
— Палатки? Какие палатки? Никакого лагеря не будет. Мы должны покормить лошадей и дать им отдохнуть, пока луна не взойдет. Потом двинемся дальше. И люди могут перекусить, если кто хочет.
— Мы будем ехать ночью, в Уэльсе?
— Вы что, ребенок? Вы боитесь темноты, сэр Ги? — Она заметила, как он покраснел от досады, точнее, догадалась, что покраснел, потому что он отвернул голову. — Ночь — такое же Божье время, как и день. А что касается Уэльса, никакая банда разбойников не нападет на пятьдесят вооруженных людей, а войны в этих краях нет. Я знаю, потому что совсем недавно здесь была.
— Валлийских лучников, я слышал, не слишком волнует, есть война или нет.
— Да, но они не сумасшедшие, они не стреляют наугад в толпу только ради удовольствия. Иэн хорошо известен в Северном Уэльсе, а мы открыто развернули его знамя и аккуратно держимся дороги. У нас не будет никаких проблем.
Элинор была совершенно права. Всадники постоянно чувствовали на своих затылках чьи-то ощупывающие их взгляды, но никакие стрелы не вылетали из лесов, которые все ближе и ближе подступали к дороге, по мере того как отряд продвигался к северу, а потом свернул на запад, в Клуид. Сэр Ги больше не пытался спорить со своей хозяйкой, лишь поблагодарив Бога, когда она позволила отряду остановиться и подождать до рассвета, прежде чем карабкаться по горным тропам.
Должно быть, так и есть, заметил он про себя, что Бог помогает тем, кто помогает сам себе. Это была любимая поговорка леди Элинор. И кажется, она каждый раз срабатывала для нее. Они не только без потерь преодолели лесные тропы и горные перевалы, но когда в наступающей темноте следующего вечера им навстречу вышел большой отряд, его вел сам лорд Ллевелин. Ги пережил минутный страх, но гордился тем, что не выдал его. Он предупреждающе крикнул своим людям и пришпорил усталую лошадь так, чтобы оказаться между леди Элинор и приближающимися всадниками.