Эта восхитительная вещица занимала их внимание, пока не настала пора надевать пышный наряд, продемонстрированный несколько ранее. Когда леди Солсбери и леди Пемб-рок нацепили на шею Элинор жемчужное ожерелье, она не смогла удержаться от мысли, а выдержит ли ее шея такой вес, но оно оказалось не тяжелым. «Его так же легко держать на себе, — подумала Элинор, — как тело сильного мужчины во время любовного акта».
Она была глубоко признательна Иэну не только за демонстрацию того, как высоко ценил он ее, но и за то, что дарил ей драгоценность, которая никогда бы не понравилась Саймону. Она размышляла, неужели такое торжество служит лишь политическим целям? Иэн был так добр. Он знал о ее первой свадьбе, лишенной какой-либо церемонии, без гостей и без какого-либо празднования вообще, омраченной сердитым королем Ричардом и несчастной, рыдающей королевой Беренгарией. Молодец Иэн! Неужели он так и запланировал, чтобы эта свадьба как можно сильнее контрастировала с той, чтобы не будила никаких печальных воспоминаний?
Если таков был его план, то он преуспел. Невозможно было не вспомнить Саймона, но это воспоминание не несло горести и печали. В нем было что-то теплое и хорошее, сильное и надежное, но такое непохожее на происходящее сейчас, на то, что она чувствовала и хотела чувствовать, что это не будило в ней никакой тоски. Блестя глазами, чуть улыбаясь, Элинор легкой походкой спустилась вниз, чтобы выковать первое крепкое звено в цепи новой жизни, которую она создавала.
Все сейчас отличалось от той ее первой свадьбы. Счастливый шепот женщин, сопровождавших ее вниз, горячие поцелуи, которыми осыпала ее Изабель, надевая ей на плечи плащ, грустное, но искреннее одобрение Вильяма, подсадившего ее на лошадь, морозная дорога, озаренная после дождя солнечным светом, крепостные, выстроившиеся вдоль обочины и сопровождавшие ее радостными криками, вскоре возобновившимися, когда вслед за кавалькадой женщин промчался Иэн с мужчинами.
Вся дорога от ворот частокола, окружавшего замок, до города заполнилась простолюдинами — воинами Элинор и прислугой замка, многие из которых были в слезах, слугами и спутниками гостей, крепостными из окрестностей, которые усыпали дорогу пшеницей из своих скудных закромов, символом мира и достатка, горожанами, богатыми и бедными. Элинор осыпали цветами — зимними розами, астрами, ирисами, которые с любовью выращивали дома, чтобы хоть немного наполнить красками и радостью долгие зимние месяцы. Несмотря на холодную погоду, Элинор была окружена теплом — люди любили ее и желали ей добра.
Ничто не напоминало о прошлом, даже ее собственный голос и голос Иэна, отвечавшие на вопросы священника. На этот раз не было ни сомнений, ни страхов, ни давления. Элинор слышала свои и Иэна ответы, ясные и твердые, доносящиеся до самых дальних свидетелей на крыльце церкви, слышала радостные возгласы одобрения со всех сторон: «Fiat! Fiat!» Дамы столпились вокруг Элинор, чтобы поцеловать ее и пожелать всего самого лучшего, а мужчины окружили с поздравлениями Иэна. Вильям Пемброк сказал с грустью:
«Помоги тебе Господь — она настоящий черт в юбке. Но если ты будешь плохо обращаться с ней, ответишь мне». Иэн нисколько не обиделся на эти слова. Трудно было обидеть его хоть чем-нибудь в этот день. Кроме того, он понимал, что Вильям выступал как отец невесты, поскольку у Элинор не было никаких родственников-мужчин, способных отстоять ее интересы. Он не выказывал какого-либо недоверия к Иэну, что подтверждала первая часть его реплики, но дал понять, что относится к взятой на себя ответственности вполне серьезно. Стоявший за спиной Пемброка сэр Джайлс рассмеялся вслух.
— Леди Элинор сама может позаботиться о себе. Вам следовало бы лучше посоветовать поберечься лорду Иэну.
Иэну пришлось почти сражаться за право подсадить Элинор в седло, когда они возвращались в замок. Одной из причин того, что собралась куча помощников, было беспокойство о его раненой ноге, но в большей мере это было связано с любовью к Элинор. Никто не хотел, чтобы этот ее счастливый день был чем-то испорчен, и все боялись, что Иэн может оступиться и уронить новобрачную.
Он не уронил бы ее, невзирая ни на какую боль. Назад они возвращались уже рядышком по улицам города, где быки, овцы и свиньи дожаривались на кострах почти на каждом перекрестке и были открыты огромные бочки с элем и вином. Вся деловая суета замерла, открыты были только булочные. Хлеб, печенье и пироги раздавались бесплатно. В день свадьбы Элинор ни один мужчина, женщина или ребенок не мог быть голодным или томимым жаждой.
Люди были признательны за это и не только за это. Находились те, кто бежал за кобылой Элинор, чтобы поцеловать ногу госпожи, или хотя бы стремя, или край ее платья. Ко многим она обращалась по имени. Как хорошо, подумал Иэн, что его жена не таит зла на него. Если он когда-то и сомневался в том, что она способна убить или превратить в беспомощное существо человека, которого невзлюбит, то теперь его сомнения исчезли: враг хозяйки Роузлинда не мог чувствовать себя в безопасности нигде — ни в городе, ни в замке, ни в окрестностях.
По тому удовольствию, которое выказала Элинор, принимая удивительные блюда, представленные ей, было ясно, что, хотя она и планировала застолье, об этих яствах ничего не знала. Сначала была преподнесена копия замка Роуз-линд, выполненная в мельчайших деталях, со стенами и башнями из теста, со рвом, наполненным медом и подсиненным засахаренными фиалками, и с морем внизу, взбитым в белую пену над скалами и отмелями. Затем последовал макет свадьбы, показывающий на переднем плане церковь, троих епископов со своими помощниками (двое из которых были явно долеплены в последний момент), невесту и жениха (Элинор улыбнулась — языки служанок явно проделали большую работу, поскольку ее оранжево-золотое платье и изумрудно-зеленый наряд Иэна были выполнены очень достоверно) и толпу зрителей. Сколько дней и ночей труда, сколько мыслей и изобретательности ее люди добровольно прибавили к той и без того напряженной работе, которая им была поручена, только чтобы доставить ей удовольствие!
Развлечения были столь же разнообразны, сколь и яства. Отовсюду, куда смогли добраться гонцы Элинор, съехались менестрели. Они играли, пели, жонглировали, плясали, показывали чудеса акробатики. Дрессированные медведи неуклюже танцевали джигу под музыку, в качестве вознаграждения получая медовые лакомства. Собаки строили пирамиды, танцевали в обнимку и прыгали через горящие кольца.
В замке Элинор ждал еще один сюрприз. К ее грусти, она не сумела пригласить труппу настоящих актеров, однако, прежде чем гости отупели от еды и опьянели от вина, сэр Джон д'Альберин поднялся со своего места, призвал всех замолчать и очистить сцену и объявил, что сейчас актеры разыграют несколько действий. Он добавил, что это дар признательности от вассалов и кастелянов Элинор.
Пьесы были шумными и веселыми. Все они, конечно, касались брака и были не слишком добродетельными, зато изобретательными и невероятно смешными, а последняя из них рассказала о властной женщине, которая с непогрешимой регулярностью совершает разгром за разгромом, причем ее муж терпеливо наводит порядок.
— Как они смеют? — прошипела леди Ллевелин через голову потрясенного мужа Элинор молодой осмеянной жене.
Но Элинор смеялась так сердечно, как никто другой. Она знала, что они осмелились на это из любви и доверия к ней. Тех, кто желал бы подорвать ее власть, здесь не было. Каждый человек, который приехал сюда, знал, что ему придется публично возобновить свою клятву верности в присутствии трех епископов, сводного брата короля и величайшего военачальника Англии, а также перед такими же, как он сам, вассалами и кастелянами, которые, в свою очередь, поклянутся наказать его вместе со своей госпожой, если он нарушит клятву. Церемония присяги была назначена на следующий день, когда все гости будут еще в сборе. Некоторые из гостей проведут в Роузлинде еще несколько дней или даже неделю, но многих звали дела, и они уедут, как только примут присягу.
Иэн не мог танцевать и весь день и вечер провел, переходя от одной группы гостей к другой, чтобы утихомирить пьяные размолвки, но ничто не могло омрачить его лица. Он знал, что с каждой минутой приближается исполнение его желания. Его радость не затмевали ни сомнения, что Элинор все еще скучает по Саймону, ни сомнения в ее искреннем стремлении к исполнению супружеского долга, несмотря на то, что она отказала ему в добрачных отношениях. Недобрые предчувствия проснулись в нем, только когда он наконец увидел, как дамы обступили Элинор, чтобы начать церемонию подготовки к брачному ложу.