— Гражданин капитан, вы помните, что завтра вечером заканчивается третий день?
— Прошу прощения, — проворчал капитан, — что-то изменилось?
— Нет.
— В таком случае, если к концу четвертого дня проклятый англичанин не сдастся, приказ остается все тем же?
— Ваш приказ таков, — громко объявил Шовелен, показывая на дверь, за которой Маргарита наверняка прислушивалась к каждому звуку. — Если английский шпион добровольно не явится сюда, вечером четвертого дня пристрелите пленницу.
— Будет сделано, гражданин, — ответил капитан Бойе и злобно усмехнулся, расслышав из-за двери приглушенный крик.
Шовелен кивнул капитану, снова спустился вниз и вышел в грозовую ночь.
Глава 30
Когда разразилась буря
К счастью, буря разразилась после того, когда основная масса зрителей была уже в театре. Представление должно было начаться в семь, и за четверть часа до этого времени граждане Парижа пришли аплодировать гражданке Вестри, гражданину Тальма и их коллегам, поставившим трагедию М.Ж. Шенье «Генрих VIII».
Театр на улице Ришелье был переполнен. Тальма и Вестри всегда были любимцами публики, особенно после их ухода из старой и реакционной «Комеди Франсез». Пьеса Шенье была крайне скучной, но публика не была расположена к критике, и в зале воцарилась взволнованная тишина, когда гражданка Вестри, в роли Анны Болейн, стала читать напыщенный монолог.
Но ее декламация почти не была слышна за ревом бури, и только временами, когда гром стихал, шум дождя становился не слишком приятным аккомпанементом к монологу.
Вечер, однако, выдался великолепным. Не только потому, что гражданка Вестри была в прекрасной форме. Ложи и партер заполнили прославленные, известные зрители, как ни в чем не бывало прохаживавшиеся в фойе во время антракта.
Казалось, именно сегодня члены Конвента и те, кто заседал в революционных комитетах, а также наиболее выдающиеся ораторы различных клубов решили показаться на публике, веселые, беззаботные, захваченные спектаклем, и это в тот момент, когда голова каждого неплотно сидела на плечах и ни один человек не был уверен, что не застанет, придя домой, наряд национальных гвардейцев, ожидавших его, чтобы препроводить в ближайшую тюрьму.
Воистину смерть маячила везде.
Ходили слухи, что вчера на ужине в честь депутата Баррера из кармана Робеспьера выпала бумага, которую подобрал один из гостей. В бумаге содержался список из сорока имен. Чьих именно — никто точно не знал, как и причин, по которым диктатор носил бумагу с собой, но в антрактах самые незначительные жители Парижа, радовавшиеся своей незаметности, отмечали, что гражданин Тальен и его друзья казались притихшими и раболепными, а те, кто пресмыкался перед Робеспьером, вели себя наглее обычного.
В одной из лож просцениума сидела гражданка Кабаррюс, на которую были обращены все взгляды. И в самом деле, сегодня ее красота ослепляла. Одетая с почти вызывающей простотой, она привлекала внимание мужчин веселым звонким смехом и грациозными, манящими жестами обнаженных рук, игравших с миниатюрным веером.
На сердце у Терезы было необычайно легко. Внимание зрителей было приковано к ней и сидевшему рядом гражданину Тальену. Ее тщеславие было к тому же подогрето визитом Робеспьера в третьем антракте. Правда, он оставался всего несколько минут и почти все это время скрывался в глубине ложи, но все видели, как он вошел, и слышали восклицание Терезы: «Ах, гражданин Робеспьер! Какой приятный сюрприз! Не часто вы делаете театру честь своим присутствием», — слова эти разнеслись по всему залу.
Если не считать Элеоноры Дюпле, чье страстное обожание Робеспьер скорее принимал, чем отвечал таким же, он не обращал внимания на женщин. Таким образом, триумф Терезы был неоспорим. Она жаждала этого величия, видя в нем свое предназначение. Вспомнив, пророчества Шовелена и матушки Тео, она позволила грезам о знаменитом английском лорде медленно потускнеть… неохотно распростившись с ними.