— Что, Маришка, упустила жениха? Сбежал он от тебя? Говорят, видали твоего Ниова в самой Афанасьевке, в сельской церкви, поповскую дочку охмурил. То-то свадебка гремела. Чем же ты его так спугнула, что он аж пятками сверкал, да прятаться под венец побежал?
Загоготав раскатистым басом, Кузьмич ухватился рукой за живот и чуть не плюхнулся в лужу, развеселив девиц. Да только кровь уж бросилась ей в голову, и жаром запылали у Маришки виски. Поповская дочка, та самая Олеська, слыла первой красавицей во всей округе. Белокурая, голубоглазая, тонкая, звонкая, певунья и хохотушка, а уж кожа-то кожа!
С тех пор стала Маришка и вовсе чахнуть. Какая-то злоба её взяла, червоточина в душе, и сколько ни убеждала её Глашка, что Кузьмич — пьяница и трепло, язык, что помело, видать, всё перепутал, и вовсе не за Ниова выдал поп свою дочку, не слушала её Маришка.
Еле дождалась она следующей ярмарки, тайком продала цыганам свой лучший расшитый сарафан, из самого города привезённый, подарок отца, да на следующее утро, как улучила момент, сразу отправилась к бабке Зинаиде.
— Вот! — с порога заявила она, бросив деньги на стол ведунье. — Бери, всё бери, да только сделай меня красивой!
Пощупала бабка Зинаида монеты, пожевала губами, да глянула на неё так, что Маришку прошиб холодный пот:
— Ой ли, уверена? Назад дороги уж не будет.
Чёрные глаза её сверлили недобро, угрожающе.
— Уверена, — дохнула Маришка.
— Чего ж ты хочешь?
— Хочу стать самой красивой на селе! — выпалила Маришка. — Да и во всей округе чтоб, и за рекой тоже. Везде!
— Самой красивой, значит? Во всей округе? Ну, как знаешь, — усмехнулась ведунья.
Поднявшись из-за стола, она подошла к маленькому покосившемуся оконцу. Весь полусгнивший подоконник был заставлен дюжинами склянок. Выбрав маленький неприметный пузырёк, ведунья шагнула обратно и ухватила со стены подвешенный за ручку котелок. Вылив в него чёрное маслянистое содержимое, растёкшееся бесформенной массой по дну чугунного котелка, она пристроила посудину над огнём, попутно снимая с потолка подвешенные пучки сушившихся трав. Оборвав листья, бабка швырнула стебли в котёл, а сама тем временем достала невысокую костяную ступку с каким-то кореньями, бросила сверху щепотку соли, плюнула туда же и принялась ожесточённо толочь. Хорошенько растерев содержимое ступки, она высыпала получившуюся труху в котёл, размешала, сняла с огня и, протянув Маришке заляпанную деревянную ложку, приказала:
— Пей!
От содержимого котла повалил густой тошнотворный смрад, забивающий ноздри липким месивом. Полна решимости, Маришка зачерпнула полную ложку и, преодолевая спазмы, дрожащей рукой поднесла её ко рту.
— Чего ж ты, аль расхотела быть красивой? — подначила её ведьма.
И Маришка, стиснув зубы, принялась цедить зловонную жижу.
— Да не мусоль ты, пей! — вдруг заорала ведьма, и, закрыв глаза, Маришка глотнула. Горький вкус полыни обжёг ей горло, в груди запылало адское пламя, и, выронив ложку, Маришка закашлялась так, что от спазмов повалилась на стол.
Закаркала скрипучим смехом бабка Зинаида, подскочила к Маришке, крепко ухватила за локоть, и вонзила ей в руку нож, вспоров кожу на запястье.
— Ай! Больно! — вскрикнула Маришка…
Всю ночь Маришка металась во сне. В ушах так и звенел скрипучий старческий ведьмин навет:
— Как наступит полночь, разденься догола, да ложись спать. Уж утром встанешь краше всех!
Помучавшись полночи, Маришка уснула уже на заре. С первыми петухами её разбудил стук ведра — мать шла доить корову.
Тут же со стороны сарая послышался дикий вопль. Скатившись с кровати, Маришка, едва успев накинуть сорочку, босая метнулась во двор. Прямо посреди двора валялось опрокинутое ведро, а рядом с ним, пронзительно завывая во весь голос, каталась по земле мать, то и дело ударяя ссохшимися кулаками о землю.
— Ой, беда-беда, ой, беда-то какая! — причитала она. — Ой, как же мы теперь жить-то будем? Ох, кормилица наша. Да что ж за напасть-то такая окаянная!
Отчаянно хлопая глазами и не замечая впившуюся в подошву соломину, Маришка бросилась к матери и схватила её за плечи:
— Что, что стряслось-то?
— Померла ж! — не своим голосом взвыла мать. — Померла кормилица наша. Ой, что делать, что делать! Ой, горе, горе!
— Да кто, кто помер-то? — в сердцах закричала Маришка.
— Зорька ваша, видать, померла, — пропищал из-за забора знакомый голосок.
То была примчавшаяся на вой Глашка, обитавшая по соседству.
— Не слыхала, что ль? По всему селу коровы попадали. С утра пошла своих двоих на выгон в стадо отводить — лежат обе на боку, языки наружу, да глаза выпучены. Ну, я бегом к Авдотье — у неё телушка окочурилась. Я к Потапу — у них три бычка да корова тельная — как напрочь выкосило, а вчера здоровёхоньки были. Тут смекнули, что дело нечисто, метнулись к старосте. А к нему уж и вестник прискакал, пастух с соседней деревни. Говорит, мол, по всей округе мор прошёл, коровья хворь, да заразна, как чёрт. Сказывают, до самой Афанасьевки ни одной скотины не осталось!