Дженнифер всех их обставила. После бесконечных разговоров о спасении мира, после всего показного студенческого экстремизма, в один прекрасный день Дженнифер объявила, что по окончании университета уедет на год в Никарагуа — учителем английского. И как объявила! Даже Эдди поневоле признал: сказано эффектно. Она сообщила свою новость небрежно, будто собиралась всего-навсего прогуляться вокруг квартала. Вот так просто. Уверенно, будто все было решено давным-давно. Джимми, и Рут, и остальные сказали, что это здорово; но Эдди заметил, что при этом они смотрели на него, а не на Дженнифер, ожидая, что скажет он. Дин Боб выпал в осадок. Эдди тоже удивился, не меньше всех остальных. Черт, если честно, то гораздо больше, но ни за что бы не признался в этом даже Бобу.
«Неплохо, — сказал он. — Это круто. Я хочу сказать, все едут в Никарагуа. Я лично предпочел бы Гватемалу, но и Никарагуа сойдет, если, конечно, ты вправду этого хочешь».
Девушка все еще злилась. Она закурила сигарету и погасила спичку пальцами. Волосы у нее были густые, но не черные, как думал Эдди, а темно-каштановые и грязные. Между затяжками она грызла ноготь на большом пальце, потом дым начал есть глаза, она сощурилась и заморгала. Щеки ее горели румянцем, возможно от негодования, глаза по-птичьи настороженно озирали окружающих. Закашлявшись, девушка свободной рукой похлопала себя по груди, потом спросила:
— Что ты читаешь?
Говорила она быстро, отрывисто, с мягким акцентом сельских жителей Северной Ирландии. Эдди поднял глаза и оглядел девушку с головы до ног. В голове у него стучало. Послать бы ее подальше, чтоб приставала со своими вопросами к кому-нибудь другому, но он сдержался. Ну ее, еще по морде схлопочешь. А может, все дело в акценте. Людей, говорящих с северо-ирландским акцентом, посылать подальше рискованно — по шеям надают. Глаза у девушки были зеленые, и дерзкие, как у ведьмы; Эдди загнул верхний уголок страницы и закрыл книгу.
— Лайонс, — ответил он, — «Ирландия после Великого голода».
— М-м, так я и думала, — протянула девушка, вдохнув дым. Она пристроила сигарету на банке кока-колы и выбралась из куртки. Худенькая. Сквозь дыру в протершихся джинсах виднелось розовое колено. — Я так и думала, — повторила она, словно пытаясь что-то сообразить. Потом расстегнула и сняла мохеровый кардиган. На шее блеснул серебряный крестик.
Она была в футболке с надписью «Тепличные цветы» и силуэтом солиста, парня с ирландским именем и немыслимой прической, которая вполне могла поспорить с Эддиным «ирокезом».
— Ты студентка? — спросил он.
— Нет. То есть я была студенткой. — Она помолчала. — Но сейчас — нет.
Эдди никак не мог придумать, что бы еще сказать. Спрашивать, где она училась, он не хотел. Во-первых, боялся, что в том колледже у него найдутся знакомые, а это приведет к продолжению разговора. Во-вторых, вопрос был слишком банальный, а Эдди гордился тем, что никогда не говорит банальностей. Вдобавок чувствовал он себя совсем плохо: его трясло, выворачивало наизнанку, бросало в жар.
— И что ты об этом думаешь? — Девушка кивнула на книгу.
— Вполне, — ответил Эдди, удивленный вопросом. — Ну, ты понимаешь. Если любишь такие вещи.
Он вдруг услышал себя как бы со стороны — невыразительный акцент дублинца среднего класса, с его уныло-гнусавыми звуками, невыразительностью, бедностью модуляций. У девушки голос был музыкальный, мелодичный — мягкие певучие интонации напоминали о морских волнах, о холмистых пустошах Донегола, откуда она, судя по всему, была родом. Вот так думал Эдди. Порой ему приходили в голову такие сравнения. Он считал себя немного поэтом.
— А что ты об этом думаешь? — спросил он, чтобы отвлечь внимание от своей персоны.
Девушка заправила волосы за уши.
— По-моему, это мура, — со смешком, но уверенно и даже деловито объявила она, не глядя, бросила окурок в пустой пластиковый стакан и потрясла, чтобы затушить. Потом еще раз повторила свою фразу и посмотрела на Эдди, как бы говоря: «Ну, что скажешь, приятель?» Крутая.
Внезапно в горле у Эдди встал комок. Горячая влага навернулась на глаза, в груди нарастала боль.
— Ох, мать твою, — простонал он, вцепившись в подлокотники.
— Что? Что случилось?
Эдди согнулся пополам и выругался, зажимая рот руками.
— Черт… Господи Иисусе, — выдавил он.
Толстая монахиня проснулась и уставилась на него.
— Ох, чтоб меня, — прибавил Эдди.