Принесли кофе.
— Помните, Райли, мое обещание, когда вы меня провожали в Нью-Йорке?
— Да. Помню, Грегори. Вы сказали, что будете нас встречать на французском берегу с букетом алых роз.
— Я собирался каждой женщине и каждой девочке, даже самой маленькой, вручить цветы. В том числе и мисс Марии.
Голос Эверсола прервался от волнения. Чуть помолчав, он продолжил:
— Когда вы прислали к нам в Париж радиограмму о ее кончине, все были потрясены. Я единственный в офисе знал Марию. И каждый выражал мне сочувствие, будто я самый близкий ей человек. Эта очаровательная девушка была общей любимицей. Когда она появлялась в судовом лазарете, ее слово и ласковый взгляд действовали на моих пациентов лучше всякого лекарства. Застенчивость сочеталась в ней с душевной силой.
— Неотразимой силой, — согласился Аллен, — которой обладают только женщины.
— Я был рад за вас, Райли. И, признаться, завидовал. Не каждому дано встретить на своем пути такую девушку. Но счастье так недолговечно.
— Верите вы в судьбу? — спросил Аллен, тут же вспомнив, что недавно обращался с тем же вопросом и к Каяхаре.
— Я атеист, как вам известно. Выходит, не верю ни во что сверхъестественное.
— А я, наоборот, уверен, что путь наш предначертан свыше… Во Владивостоке мне приснился таинственный поезд. Тот самый, что доставил детей из Сибири к Тихому океану. А спустя год, колония в это время жила в казармах на острове Русском, ко мне глубокой ночью явился старец Ной и предсказал путешествие на «Йоми Мару». Предсказал и благословил.
— Марии тоже снились странные сны, — напомнил Эверсол.
— Однажды она проснулась в страхе. Ей привиделось, что какая-то тяжесть тянет ее в глубину…
— Насколько мне известно, ее родители утонули…
— Да, это случилось, когда она была подростком. Вот вам еще одно доказательство рока, судьбы. В ее глазах я видел не только любовь, но и тревогу. Неосознанную тревогу…
Принесли виноград. Очень крупные кисти, свисавшие с вазы до самой столешницы.
— Похож на наш, калифорнийский, — заметил Эверсол.
— Обязательно закажем. Целую тонну. Нет, лучше две, — сказал Аллен.
— Красному Кресту не придется тратиться. И во Франции немало людей, которые хотят доставить детям радость.
Эверсол снял очки, отщипнул ягоду и отправил в рот.
— В Петрограде о таком лакомстве не приходится и мечтать, — покачал головой Аллен.
— Дети и голод. Подумать об этом — и то мучительно. Впереди тяжелые испытания. Они даже не представляют, какие.
— Да нет, эти дети знают, что такое голод, — не согласился Аллен. — Помните, в Тихом океане они резали хлеб на кубики…
— …И нанизывали на леску, чтобы заготовить сухари.
— …Для близких, которые голодают в России. В Атлантике они тоже запасали сухари, копили галеты, сахар, шоколад… Один мальчик сказал мне: «Когда я думаю о своей голодной маме и маленькой сестренке, кусок не лезет в горло».
— А мы торопимся доставить их в голодный город! — воскликнул Эверсол.
— Но там их родители…
— Это все больше начинает понимать и полковник Олдс. А ведь именно он настаивал на размещении колонии во Франции. Кстати, сегодня он приедет из Парижа. Олдс долго готовился к разговору с вами. Насколько я понимаю, речь пойдет о дальнейшем маршруте «Йоми Мару».
Спустя час они вышли из ресторана. Аллен поднял глаза к верхушке мачты, любуясь косым полетом чаек, привлеченных запахами судовой кухни. «Сегодня предстоит трудный день», — подумал он.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ВСТРЕЧА
Часы на фронтоне вокзала показывают полдень. Поезд, следовавший из Парижа в Нормандию, замедлил ход. Брест — конечная станция, и пассажиры хлынули на привокзальную площадь.
Только двое мужчин не спешат покинуть вагон. Кажется, они и не заметили, что колеса перестали вращаться и что наступила тишина, нарушаемая их собственными голосами.
— Господа, мы уже на месте, — напоминает проводник. — Через пять минут состав отправится на запасной путь.
— Извините, месье, мы заговорились, — отвечает один из пассажиров, светловолосый мужчина с узким лицом и тонкими усами. Он повязывает галстук, надевает плащ и приглашает к выходу своего спутника, человека крепкого телосложения, в морской форме.
Эти двое — полковник Олдс и Николай Михайлович Кузовков, отец Феди Кузовкова.
Последние дни шел обмен радиограммами между Нью-Йорком, Парижем и Касабланкой. Совпадет ли время прихода «Йоми Мару» в Брест, а «Новгорода» — в Марсель? Сумеют ли встретиться отец и сын, и где это произойдет?
Олдс, человек крайне сдержанный, на этот раз был неузнаваем. Сын, который ищет отца по всему свету, напомнил ему древнюю притчу. Олдсу захотелось довести самому эту историю до конца, завершив ее счастливым финалом. В книгах и кино это происходит куда чаще, чем в жизни.
Каждое утро, обозначая местонахождение пароходов, он втыкал флажки в карту, висевшую в его кабинете. Сколько осталось миль, какая скорость… Казалось, чья-то воля направляет движение обоих судов, придерживая, если требуется, одно из них и, напротив, прибавляя скорость другому.
Его знакомство и общение с Кузовковым-старшим началось с помощью радиограмм, когда «Новгород» находился в Марокко, и продолжалось до последней минуты в вагоне. Так что не удивительно, что, увлекшись разговором, они не заметили, как поезд прибыл на конечную станцию.
Олдс не предупредил Райли Аллена ни о часе своего прибытия в Брест, ни о том, что едет не один. Пусть приезд отца, подумал он, станет для мальчика неожиданным подарком.
Вот почему никто не встречал их ни на железнодорожном вокзале, ни у входа в порт.
Николай Михайлович предложил пройтись вдоль «Йоми Мару».
Обычный сухогруз, мало чем отличающийся от его собственного парохода. Черный борт, высокий, как стена, местами потертый, а кое-где и с ржавыми пятнами. И такая же непомерно высокая труба.
И все же пароход особенный, не такой, как другие. Потому что на нем его сын и еще тысяча других детей.
Когда Олдс и Кузовков подошли к сходням, первые колонисты уже покинули «Йоми Мару».
Николай Михайлович внимательно провожал глазами каждого подростка, но сына среди них все не было. За эти два года, подумал он, Федя подрос и изменился. Смогу ли я его узнать?..
А Федя в эти минуты вместе с Кузовком находился совсем в другом месте — за пакгаузом. Прекрасное место для собаки, соскучившейся по земле. Здесь, на пустыре, нет мягкой травки, зато много места, чтобы размять лапы.
Каждому из пассажиров хотелось как можно скорее оказаться на берегу. Но Бремхолл решил предоставить право сойти первым Кузовку. Собаке куда труднее было перенести морское путешествие. Вон как она скулит и плачет!
И теперь Кузовок носился как угорелый из одного конца пустыря в другой. Нерастраченная энергия искала выхода. Он радовался свободе и множеству запахов, которые может учуять только собачий нос.
Так и не встретив сына, Николай Михайлович разочарованно развел руками. Олдс его успокоил:
— Не волнуйтесь. Все будет хорошо. Мы обязательно его найдем.
Он подошел к высокому человеку, который только что закончил пересчитывать детей и теперь делал последние пометки в своей тетради:
— Вы Барл Бремхолл? Не так ли?
— Верно. Но мы, кажется, не знакомы.
— Мне вас довольно подробно описал майор Эверсол. Он был прав. Вас ни с кем не спутаешь.
— И все же, кто вы?
— Полковник Олдс. Уполномоченный Американского Красного Креста в Европе.
— Рад вас видеть, полковник. Начальник колонии уже несколько раз спрашивал о вас.
— Сначала помогите нам в одном деле…
— Буду рад.
— Этот господин приехал со мной, чтобы встретить сына.
— Как зовут мальчика?
— Федор Кузовков. Ему тринадцать лет. Скоро будет четырнадцать.