Комиссариат при Русском музее.
14 сентября 1918 года.
УДОСТОВЕРЕНИЕ
Дано сие председателем домового комитета дома № 14 по Инженерной улице в Петрограде делопроизводителю этнографического отдела Русского музея Валерию Львовичу Альбрехту на предмет представления куда следует для получения разрешения на поездку в качестве делегата родительской организации Первой детской питательной колонии Петроградского областного Всероссийского Союза городов, находящейся в г. Миасс Оренбургской губернии, и Второй детской колонии, находящейся в курорте Курьи Камышловского уезда Пермской губернии, с целью обратной доставки обеих колоний в Петроград.
Вместе с тем я, нижеподписавшийся комиссар рабоче-крестьянского правительства при Русском музее, ручаюсь, что тов. Альбрехт является деятельным и ревностным советским работником и никакого отношения к белогвардейским и контрреволюционным организациям не имеет.
Комиссар при Русском музее Н. Пунин.
…Вот так писали тогда удостоверения и прочие деловые письма — длинно, витиевато, очень казенно и идеологически выдержанно.
Хлопот делегации предстояло много. Первым делом — добиться выезда из Петрограда в Москву, что являлось в ту пору делом непростым. Альбрехт обратился со своими заботами к писателю Алексею Горькому. Писатель связался с Лениным. И вопрос был решен.
В судьбе колонии приняли участие председатель Советского правительства Яков Свердлов и народный комиссар иностранных дел Георгий Чичерин.
Переход делегатов через фронт был связан с немалыми трудностями и опасностями. Вот почему решили включить в делегацию представителя Международного Красного Креста. По договоренности со Шведским Красным Крестом для поездки в Сибирь прибыл пастор Сарве. Его принял Ленин и пожелал пастору — человеку, уже обремененному годами, — успеха в благородном порыве.
Близилась зима. Родители начали сбор теплых вещей. Собрали целую гору, едва поместившуюся в товарный вагон. А в Москве еще ждали погрузки ватники, валенки, теплые платки…
Собирались деньги… Писались письма…
Я уже упомянул о Союзе земств и городов, о той помощи, которую он оказал петроградским детям весной, когда они отправлялись на Урал. Союз организовали либеральные помещики и городская буржуазия. Война всегда требует не только пушек и снарядов, но и милосердия. И вот эта патриотическая организация помогала больным и раненым солдатам, помогала беженцам, оборудовала санитарные поезда, госпитали, питательные пункты, заготовляла белье и документы.
Союз городов враждебно принял Октябрьскую революцию и в январе 1918 года декретом советской власти был упразднен. Но некоторые его комитеты продолжали действовать как по ту, так и по эту линию фронта. Похоже, что помощь Петроградской детской колонии явилась одним из последних крупных благотворительных дел этой организации.
Но помощь Союза городов была только частью того, что требовалось.
17 сентября 1918 года Пржевоцкий и Альбрехт выехали в Москву, а уже два дня спустя беседовали с Чичериным, который обещал полное содействие. Назавтра их принимал Свердлов.
Делегаты поселились в общежитии на Малой Дмитровке. Но там лишь ночевали.
День же забит делами. Утром — посещение Центроколлегии, где уточняется маршрут. Сразу оттуда — в детский отдел Комиссариата народного просвещения. После обеда — получение удостоверений. И снова кабинет Свердлова. Только он может подписать документ на выдачу ста тысяч рублей и дать разрешение на проезд в делегатском вагоне до станции Кузнецкая. Такие большие деньги требовались, чтобы вернуть детскую колонию.
В конце октября Пржевоцкий и Альбрехт, а вместе с ними и пастор Сарве отправились в Сибирь. Они торопились, зная, как дорог каждый день, как ноют детские сердца от тоски по родному дому.
Самым ценным грузом, который везла с собой делегация, были письма. Несколько сот писем. Целый мешок.
Иван Разумов остался в Москве. Ждал из Петрограда вагон с вещами. Сначала все складывалось удачно. Он доставил зимнюю одежду в Нижний Новгород. Оттуда на пароходе добрался до Уфы. Но через фронт перейти не сумел. Осталось единственное — передать теплые вещи другой детской колонии, тоже оказавшейся в бедственном положении.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
ЧУЖИЕ ПИСЬМА
Иван Петрович и Валерий Львович покидали Петроград тусклым дождливым вечером. Вначале они почти оглохли от вокзального гомона. Затем попали в перронную толчею. Казалось, им не пробраться в вагон на свои места. Но рослому Пржевоцкому удалось ухватиться за поручень, одним сильным движением подняться на площадку и уже оттуда подать руку Альбрехту.
Им повезло — досталась нижняя полка. А это значило, что можно свободно расположиться и не стоять в проходе или тесниться в тамбуре.
Перед отъездом было много хлопот и суеты. Альбрехт устал, даже говорить не хотелось. Но пассажира, сидевшего напротив, тянуло к беседе. Поправив волосы и водрузив очки на кончик носа, он приступил к делу.
— Извините, господа… Судя по вашим рюкзакам, вы тоже едете менять вещи на продукты.
— Может быть, — ответил Пржевоцкий, уклоняясь от дальнейших расспросов.
— Как вы думаете, где это лучше всего сделать?
— Мы этого не знаем.
— Мне посоветовали сойти в Вятке.
— Да, там цены, кажется, подходящие.
— Вы думаете? — сказал с радостью пассажир. — Вот жена дала мне столовое серебро. Есть у меня и несколько ювелирных вещичек.
— Не будьте столь откровенны, — решил вмешаться в разговор Альбрехт. — Иначе вернетесь домой ни с чем. Но и это не самое худшее. Можно потерять не только серебро, но и саму жизнь.
— Жена меня тоже предупреждала. Вам хорошо. Вы вдвоем. Если что, можете постоять друг за друга. Как вы думаете, не объединиться ли нам?
— Мы едем далеко, до самой Сибири. Вряд ли вас это устроит.
— Да, да! Я понимаю. Ведь дальше линия фронта, а у меня нет пропуска.
По выходу из Петрограда поезд был переполнен, как бочка с сельдью. Но по мере приближения к линии фронта пассажиров становилось все меньше. Сошел и их спутник. Он не нашел, что сказать на прощание. Только широко развел руками — мол, все в руках Божьих.
На одной из остановок Пржевоцкий решил пойти за кипятком для чая, но был возвращен назад в вагон офицером, которого сопровождали два вооруженных солдата.
— Всем оставаться на местах! Предъявить документы!
Причин беспокоиться не было. Они запаслись справками и рекомендациями на все случаи. Но главным козырем был седобородый пастор Сарве. Правда, он находился в вагоне первого класса. А это — противоположный конец поезда.
Офицер неторопливо и бесстрастно рассматривал документы.
— Вещи есть?
Они достали из-под полки, на которой сидели, свои котомки.
— Что там?
— Письма.
— Что еще за письма! Почему так много?
— Эти письма детям от родителей.
— Проверим. Пройдемте.
Их поместили в камеру. Недавно было движение, стук колес и надежда на скорую встречу с дочерьми. А теперь тишина, полумрак и тревожная неопределенность.
— Только этого нам не хватало! — сказал Альбрехт и зло стукнул кулаком о стену.
— Не зря у моей Лизаветы глаза были на мокром месте, когда провожала, — покачал головой Пржевоцкий. — У меня и сейчас в ушах ее слова: «Вот, дети уехали… И ты меня покидаешь!»
— Самое скверное, что пастор не подозревает о нашем аресте и, как ни в чем не бывало, едет дальше.
— Да, положение серьезное. Думаю, мы оказались в руках белой контрразведки. Одного не понимаю, почему офицер пренебрег удостоверением Красного Креста!
— Вы же сами видели, — ответил Альбрехт. — Его насторожили письма.
— Даю руку на отсечение, они их сейчас читают.