К полудню гавайцы высадились на причал. Их удивило, как многочисленна здесь, на чужом берегу, американская колония. Встречавших было едва ли не больше, чем прибывших. Все с нетерпением ожидали писем.
Райли легко выделил в толпе высокого худощавого человека с тонкими усами и бородкой. По описаниям и фотографиям, полученным в Гонолулу, он без труда понял, что перед ним Рудольф Боллинг Тойслер, представляющий во Владивостоке Сибирскую комиссию Американского Красного Креста.
Врач по профессии, он был помимо того и главным интендантом лечебницы Святого Луки в Токио. Эта последняя должность позволяла легче понимать намерения и действия японцев, которые пребывали в большинстве не только в гавани Владивостока, но и на берегу. Их гарнизон был самым многочисленным.
Они сердечно поздоровались, пристально всматриваясь друг в друга.
«Слишком молод», — подумал Тойслер.
«Очень сух и педантичен», — решил Аллен.
— Не возражаете, чтобы мы встретились уже сегодня? Но только после того, как вы пообедаете, отдохнете и немного осмотритесь, — сказал Тойслер.
— Да, конечно.
— А пока, мистер Аллен, только один вопрос. Несколько слов о грузе, который вы доставили.
— Могу вас обрадовать. Мы прибыли не с пустыми руками.
Особенно Тойслера обрадовала теплая одежда. В трюмах много белья, меховых курток, свитеров, шапок, носков из шерсти, стеганых жилетов, зимней обуви… И даже рукавиц. Можно одеть и обуть несколько тысяч человек.
— Превосходно. Скоро декабрь. А это начало календарной зимы. Но, как видите, она уже пришла. Во Владивостоке выпал первый снег. А в Сибири даже покрылись льдом реки.
— Вы знакомы с сибирской зимой, мистер Тойслер?
— Нет. В России я недавно. И пока самое суровое испытание для меня — Хоккайдо. Но морозы там куда слабее…
Вместе с медицинскими сестрами и врачами на «Шиньо Мару» прибыли во Владивосток и железнодорожники. Транссибирская магистраль на всем своем протяжении требовала все больше и больше паровозных и ремонтных бригад.
Но работа — завтра и послезавтра. А сегодня — обустройство на новом месте.
Всем прибывшим, и мужчинам, и женщинам, предложили разместиться в большом, темно-красного кирпича, четырехэтажном доме. Его не успели подготовить к прибытию людей, и внутри все еще продолжался ремонт. Настилались полы, ставились перегородки.
Узкие окна пропускали мало солнца. Передвигаться приходилось медленно и осторожно из опасения споткнуться либо что-нибудь задеть.
Райли подумал, что в этом мрачном здании могла раньше находиться военная казарма. Пустые и не слишком чистые стены, запах извести, плесени и мышей действовали удручающе на тех, кто сменил корабельные каюты на заброшенный дом. Самого же Райли это нисколько не задело. С раннего детства он был привычен к простому и даже суровому образу жизни. Не случайно друзья называли его спартанцем. К тому же бытовые неудобства нового жилья вполне искупались тем, что дом стоял всего в сотне метров от морского берега. И даже сквозь толстые стены был явственно слышен шум прибоя.
Опустив сумку рядом с неприбранной койкой, он почувствовал себя наконец-то свободным. Путешествие закончилось. Единственное, в чем он сейчас нуждался — так это в чашке крепкого кофе.
Райли спустился в столовую. По пути заглянул в небольшую библиотеку и обрадовался, найдя там не только книги, но и газеты. В том числе и местные. Он вздохнул с грустью при мысли, что еще очень нескоро сможет полистать свою родную «Стар-Бюллетень».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
РУДОЛЬФ ТОЙСЛЕР
Офис, принадлежавший Рудольфу Тойслеру, был столь же аскетичен, как и все остальное, что встретил Райли в своей недолгой прогулке по этажам здания, предоставленного местными властями в распоряжение Американского Красного Креста.
И только вместительное кресло, обтянутое тисненой кожей, обращало на себя внимание. Настоящий мебельный шедевр. Как могло попасть оно в эту лишенную всякого уюта пыльную комнату? Привезено ли самим Тойслером из Японии или перекочевало сюда из особняка одного из местных богачей, бежавшего от российской смуты в Харбин?
В широком и добротном кресле худощавый Тойслер выглядел еще более субтильным.
Райли обратил внимание и на две карты.
Первая, административная, позволяла обозреть Российскую империю, все ее губернии — от западных сухопутных границ вплоть до Тихоокеанского побережья.
Вторая висела на противоположной стене. На ней были изображены Сибирь и русский Дальний Восток.
Райли сделал несколько шагов и остановился возле сибирской карты, забыв на минуту, ради чего пришел сюда.
— Извините, — сказал он. — Карты — моя слабость. На судне, по пути сюда, я провел много часов в штурманской рубке, изучал земли, мимо которых мы плыли.
— Вот и хорошо. Карта поможет нашему разговору. Вы работали в газете и не хуже меня знаете о происходящем в России.
— Не скажите. Это преувеличение. Новости пересекают океан с опозданием. Прошу вас, постарайтесь забыть, что перед вами журналист. С этой минуты мы в одной команде.
…Сообщение Рудольфа Тойслера было сухим и немногословным, лишенным каких бы то ни было красок, что вполне отражало характер рассказчика.
Вместо указки он взял карандаш, и его костлявая рука стала метаться по карте, оказываясь то за Уральским хребтом, то взлетая над синей гладью Тихого океана.
Тойслер прибыл во Владивосток пять месяцев назад и на новом месте освоился на удивление быстро. Райли Аллена поразило, с какой легкостью и быстротой произносил он прежде незнакомые названия городов и станционных поселков, горных вершин и перевалов, островов и рек, портов и золотых приисков… Как свободно разбирался в политическом противоборстве, вникая в самую суть явления.
Позже Райли узнал, что доктор Тойслер состоит в родстве с госпожой Вильсон, женой президента США. Возможно, это отчасти объясняло его политическую осведомленность.
Когда острие карандаша стало двигаться вдоль нитки Транссибирской магистрали, сопровождаемое довольно подробным комментарием, Райли невольно представил, что перед ним военачальник, докладывающий оперативную обстановку накануне сражения.
Впрочем, то, что поручила Тойслеру штаб-квартира Красного Креста в Вашингтоне, иначе, чем сражением и нельзя было назвать. Сражением с голодом, болезнями, эпидемиями и самой смертью — страшными последствиями войны, длящейся уже более четырех лет.
— Я надеюсь, вы не откажетесь от стаканчика саке, мистер Аллен? — неожиданно прервал свой рассказ Тойслер. — Мне только вчера его прислали из Токио.
— Я не любитель крепких напитков. Разве только по случаю нашего знакомства и холодной погоды…
Из закуски нашлись только селедочная икра и хлеб.
Саке способствовало перемене разговора. Тойслер стал рассказывать о своем недавнем японском житье-бытье. О том, как интересно, хотя и нелегко, привыкать к новой среде, о синтоизме, но более всего — о духовном облике сыновей Страны восходящего солнца. Из точных деталей возникал осязаемый колорит островной страны.
Райли Аллен попросил рассказать, как в Японии встречают Новый год. И Тойслер попытался удовлетворить его любопытство.
…У каждого дома подвешивают ветки сливы, сосны, бамбука. И еще подвешивают пучки соломы, а рядом — длинные бумажные лоскутки. Сосна — это символ долгой жизни. Бамбук — постоянство. На бумажных лоскутках пишут пожелания к празднику. А если зажечь солому, то дым отгоняет злых духов.
«Не такой уж он сухарь», — подумал Райли. И еще он подумал, что изгонять злых духов следует не только в новогодние праздники.