Выбрать главу

— Меня еще никто не целовал, — сказала она не сразу.

— И у меня это в первый раз.

— Я тебе нравлюсь?

— Очень. Я весь день только о тебе и думал.

— Это правда?

Вместо ответа он еще раз прижался губами к ее лицу, погладил волосы.

— Почему из всех девочек ты выбрал меня? Я ведь не самая красивая…

— Самая-самая, — поспешно возразил Юра. И в его голосе было столько убежденности, что Оля невольно сама взяла его за руку и пристально посмотрела в глаза, блестевшие не только от костра, но и от чувств, переполнявших мальчика.

— Давай вернемся.

— Хорошо, — нехотя, но покорно согласился он.

Вскоре они уже были на берегу. Но не вместе, а по разные стороны костра, стесняясь при ярком свете смотреть друг на друга.

С тех пор минуло два года.

Но Юре не везло. Всякий раз их группы оказывались в разных местах. Даже здесь, во Владивостоке, их разделяло море. Но вместе с другими мальчиками он дважды в месяц отправлялся на остров. Зимой — по торосистому льду. А летом — на катере или китайской лодке. Он научился управлять не только веслами, но и парусом. А еще плавать кролем. Этому его обучил Коля Егоров.

Однажды отец взял семилетнего Юру прогуляться по набережной. Тысячи людей собрались посмотреть на голландский клипер, вошедший в Неву. Юра и прежде видел парусник, но только на картине, которая висела в их гостиной. Это был Айвазовский. Судно шло под полными парусами. Но мальчику казалось, что оно летит с помощью двух десятков крыльев.

Но картина одно дело. То судно Юра мог прикрыть ладошкой. А здесь, на набережной, он стоял, задрав голову, чтобы увидеть, как команда распускает паруса для просушки.

Папа тянул его за руку. Пора домой. А он не отрывал глаз от маленьких фигурок, смело балансировавших на бом-брам-рее. Но это слово он узнал много позже. А сейчас, вернувшись домой, попросил отца вбить гвоздь над его кроватью, чтобы перевесить картину Айвазовского. Пусть она будет перед его глазами каждый раз, когда он засыпает.

Сон, мечта, явь — все смешалось…

Легко понять, что чувствовал семнадцатилетний юноша (уже не мальчик, хотя учителя колонии продолжали по привычке так обращаться к своим воспитанникам), когда оказался во Владивостоке. В этом удивительном городе море можно увидеть с любой точки, где бы ты ни оказался, — Уссурийский залив, Амурский залив, Залив Петра Великого и, разумеется, бухта Золотой Рог.

Каждый из старших колонистов выбрал себе учебное заведение, которое отвечало бы его способностям. Кто-то стал посещать гимназию, другие — Коммерческое училище и даже Горный институт. И только Заводчиков записался в Морскую школу. В этой школе отставники обучали зеленую молодежь разным профессиям. Не только для работы на судах Сибирской флотилии, но и на многочисленных постах тихоокеанского побережья.

Юру не угнетали, как других курсантов, строевые занятия. После очередной порции шагистики он спешил в классы, где осваивал не только навигацию, но и судовую электромеханику, сигнальное дело, работу на радиотелеграфе и даже умение ставить мины.

И вот год учебы позади.

Так уж совпало, что в один и тот же день Николая Егорова поздравляли с победой в заплыве, а Юрию Заводчикову вручали диплом и цветы. Диплом об окончании школы он получил из рук ее директора, а цветы — от Оли и Жени.

Недавно он признался Оле в любви. Трудное признание, когда тебе семнадцать и ты говоришь эти слова впервые.

Они танцевали и смотрели друг другу в глаза. Очень близко. Даже ближе, чем тогда, в лодке. И не было сейчас на свете парня счастливее Юрия Заводчикова. На нем морская форма, а рядом любимая девушка.

Вернувшись в Петроград, они стали мужем и женой. У них родилась дочь Валерия. А у Валерии родилась тоже дочь — Ольга, названная так в честь бабушки. А у Ольги (Ольги Второй) — родился сын, получивший имя Юрий (Юрий Второй) в честь прадедушки.

Так идут друг за другом, бесконечной чередой, поколения людей. Как волны. Докатываются до своего предела и исчезают, оставаясь только в нашей памяти и на страницах книги.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

ГОЛУБЬ НАДЕЖДЫ

Восьмого июля 1920 года «Йоми Мару» покинул Кобе и взял курс на Владивосток. Русский берег показался уже на следующий день. А к полудню корабль подошел к мысу Эгершельд для прохождения карантина. И только после этого ему указали место якорной стоянки.

Переход из Кобе для капитана Каяхара был легкой разминкой перед броском через Тихий океан. Кажется, не было такого азиатского порта, в котором он бы ни побывал. Но во Владивосток пришел впервые. И сейчас с высоты ходового мостика с любопытством обозревал окружающую панораму, оценивая взглядом профессионала достоинства и недостатки акватории порта.

Краем глаза он заметил, как от берега отвалил небольшой катер. И сразу спустился в каюту. Через несколько минут к нему постучался старший помощник:

— Господин капитан, к нам пожаловали гости.

— И кто же это?

— Два господина. Хорошо одетые. Они представились служащими Американского Красного Креста.

— Хорошо. Их-то я и ждал.

Первым порог каюты переступил Райли Аллен. А вслед за ним и Барл Бремхолл, для чего ему пришлось низко наклониться.

Низко наклонил голову и Каяхара. Но это было учтивым приветствием.

— Рад видеть вас, господа, на борту «Йоми Мару». Помощник уже доложил, что вы из Красного Креста.

— Мы тоже вас поздравляем с удачным прибытием. — Американцы поочередно пожали протянутую им руку.

— Капитан, — сказал Аллен, уже сидя в кресле, — нам предстоит долгое путешествие. Впереди достаточно времени, чтобы ближе познакомиться и наговориться. А сейчас… Не обсудить ли нам неотложные дела?

— Понимаю, вас беспокоят грузовые операции. Мои люди готовы приступить к работе, как только подойдет баржа.

— Не сомневаюсь, что вы с этим справитесь. Но самое трудное — не погрузка продовольствия и угля.

— Вы имеете в виду русских детей?

— Да, капитан.

— Вот уже месяц, — сказал Каяхара, — как я не перестаю думать об этом. Чуть позже мы спустимся в верхний трюм, и вы увидите, как выглядят спальные места. Все сделано добротно. Но когда представляешь себе, как все четыре трюма заполняют сотни маленьких пассажиров, — становится не по себе.

— У нас есть кому за ними присмотреть. Детскую колонию сопровождают воспитатели.

— Это хорошо. Но я уверен, что на каждого воспитателя приходится по десятку сорванцов.

— Будем надеяться на лучшее, — вмешался в разговор Бремхолл. — Уже сама мысль, что они направляются домой, заставит шатунов присмиреть.

— Или наоборот, — возразил Каяхара, — еще больше возбудит их. Учтите и детское любопытство. Помню, как однажды мы шли на Филиппины. Меня попросили доставить в Манилу двух пассажиров — жену коммерсанта с малолетним сыном. Думаете, он отсиживался в каюте рядом с мамой? Ничего подобного. Мне звонят из машинного отделения — он там. А спустя пять минут я вижу мальчугана рядом с собой в рулевой рубке. Все его интересовало в равной мере — рангоут, якорный ящик, твиндеки, румпельное отделение, радиорубка, не говоря уже о камбузе. Он не оставлял нас в покое даже во время швартовки.

— Но это естественно. Как знать, не стоял ли рядом с вами в ходовой рубке будущий штурман, который придет вам на смену.

— Дай-то Бог. Но в Манилу мы шли всего четверо суток. А на борту был единственный мальчишка.

— Здесь вы правы, — сказал Бремхолл. — Наш рейс продлится не меньше двух, а возможно, и трех месяцев. А детей будет около восьмисот. Не могу дать слова, что они будут отличаться от того мальчика. Как все нормальные дети, они тоже не лишены любопытства. В чем это проявится? Не знаю. Увидим.

Райли Аллен неожиданно расхохотался. Каяхара и Бремхолл с недоумением посмотрели на него.

— Вы знаете, — сказал Аллен, вытирая слезы, — вчера я услышал от одного из подростков, его зовут Федор Кузовков, замечательные слова. Он сказал: «Пароход — японский, деньги — американские, а товар — русский». Под товаром он, конечно, подразумевал себя и своих товарищей.