- Что вы, что вы, товарищ Сталин! - суетливо заспешил тот. - Вам еще жить и жить на благо отечеству и народу, русская церковь каждодневно молится за вас!
"Эх, поп, поп, и ты туда же, - лениво усмехнулся он про себя, - не боишься, не гнушаешь-ся, сукин сын, путей неправедных, тешишь себя, что ради Церкви лукавишь, ради паствы, что простит Господь твои мирские прегрешения во Имя Его. Думаешь, что она - Церковь твоя, - все еще на камне стоит, а под ней уже давно - песок, когда понадобится, дуну - следа не останется, недорезанный шляхтич в рясе!"
А вслух сказал, как бы отмахиваясь от докучливой лести, с усталой откровенностью:
- Все там будем, владыка, все там будем. - И сразу, почти без перехода. - Лучше расскажите о своих нуждах, владыка, постараемся разобраться и по возможности помочь.
Разумеется, он заранее знал, о чем пойдет речь. Секретариат готовил для него подробную справку по каждой встрече: ему нравилось удивлять собеседника профессиональной осведом-ленностью. Поэтому он почти не слушал патриарха, отмечая про себя лишь внезапные неожиданности, которые могли пригодиться в заключение, когда возникнет необходимость блеснуть перед гостем своей прославленной памятью.
Он отрешенно глядел на чуть одутловатое, апоплексически лоснящееся лицо гостя и почему-то пытался представить себя на его месте, мысленно примеривая к себе сатиновую, с иголочки, рясу с золотым нагрудным крестом посредине, белый клобук, янтарные четки у запястья. "Увидела бы меня в этой хламиде мать-покойница! - Одна мысль о такой возможности привела его в веселое расположение духа. - Вот было бы радости для старухи, она ведь только и мечтала об этом!"
В душе он часто подтрунивал над своим семинарским прошлым, но иногда, в минуты полного и неизбывного одиночества, его вдруг настигала какая-то необъяснимая, но удушливая тоска, от которой у него тягостно ныло сердце и холодели ноги, а в памяти всплывал изможден-ный облик отца Сандро, преподававшего у них в семинарии старославянский, с укоряюще воздетым над ним костистым пальцем:
- Гореть тебе, Джугашвили, в адском огне из-за твоей гордыни, помяни мое слово!..
Может быть, именно по этой причине он не отказывал себе в поблажке время от времени призывать патриарха для отвлеченных собеседований и чаепитий. Сегодня это оказывалось тем более кстати, что у него действительно было к тому небольшое дело. Занимаясь в последние дни Курилами, он вдруг, неожиданно для самого себя, озаботился открыть там православный приход: без этого последнего штриха структуре новой власти на островах недоставало, как ему казалось, законченной основательности. Дело могло бы устроиться простым телефонным звонком по инстанциям, тем не менее, он решил воспользоваться предлогом для личной встречи, но сейчас, вяло выслушивая вкрадчивые сетования гостя, уже жалел об этом.
- Хорошо, владыка, я разберусь. - Он вновь не поленился подняться, выйти из-за стола и проделать всю церемонию в обратном порядке - от стола к двери. - Почаще надо видеться, владыка, почаще, но, как гласит старая русская пословица, - рад бы в рай, да грехи не пускают. Дела, дела, дела, голова кругом, вздохнуть некогда. - Уже у самого выхода, распахнув перед гостем дверь, он вдруг, как бы спохватываясь, легонько, кончиками пальцев коснулся лба. - Да, владыка, чуть было не запамятовал: хотел просить вас открыть приход на Курилах, мы теперь туда народ направляем, целыми семьями едут, надо бы о стариках позаботиться, их в кино калачом не заманишь, они за свою веру крепко держатся, неплохо бы уважить...
Патриарх растерянно обмяк, но тут же опомнился, слегка согнувшись в почтительном поклоне:
- Как вам будет угодно, товарищ Сталин. - И уже смелея, с искренней признательностью: - Благодарствую, Иосиф Виссарионович.
Проводив гостя, он сразу же угрюмо погас, внутренне отяжелел и нахмурился: "Чёрт бы его побрал, этого попа, только время отнял!" Вернувшись на место, он долго смотрел в пространст-во перед собой, стараясь собрать воедино события убывающего дня, но так и не сосредоточив-шись, резким движением придвинул к себе доставленную ему из музея рукопись и, обмакнув перо в чернильницу, вывел на ней перед словом "чем" жирную запятую.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Сон Золотарева
1
Вместе с Золотаревым в самолете оказались трое подвыпивших летчиков, отбывающих, судя по разговору, к месту службы из первого послевоенного отпуска.
Один из них - с тонким, почти девичьим лицом капитан, - возбужденно поводя вокруг себя блаженно сияющими глазами, осыпал собеседников радужными воспоминаниями:
- Чистокровная цыганочка, девятнадцать лет, сложена, как статуэтка, все умеет, где только выучилась, такое показывала, с ума сойти. - Он даже зажмурился от одолевавших его чувств. - Мать, говорит, воровка, по магазинам промышляет, а она сама с пятнадцати по рукам пошла, но разденется, есть на что посмотреть! Эх, Рита, Рита, век не забыть!..
Вскоре Золотарева укачало: сказывались треволнения дня и бессонная ночь затем. И в сонном забытье примерещилась ему давняя весна тридцать шестого года в ее пугающе четких подробностях...
2
Райком комсомола, где он тогда был инструктором по работе с сельской молодежью, разме-щался в деревянном флигельке во дворе Управления дистанции пути местного железнодорожно-го узла. С утра до позднего вечера тесная коробка разгороженного на несколько клетушек помещения сотрясалась от телефонных звонков, дверного стука и людской переклички.
Начальство вызывало к себе без излишних церемоний, простым стуком в смежную стену. Нравы еще царили запанибратские, обраставшие возрастным жирком вожаки инстинктивно старались растянуть казавшуюся им бесшабашной молодость, но время брало свое: телефонные звонки становились короче, дверной стук глуше, голоса посетителей почтительнее.
Когда однажды секретарь по оргработе Миша Богат, как обычно, требовательно постучал к нему в стену, он не придал этому особого значения: очередной вызов в ежедневной текучке, но едва войдя в клетушку по соседству, понял, что разговор здесь предстоит непростой и долгий.
Сбоку от Богата, небрежно облокотясь на его стол, сидел хмурого вида черноволосый парень в форме лейтенанта войск НКВД. Парень был завидно красив: смоляной чуб на самые глаза, точеный нос с чуть заметной горбинкой, ямочка на крутом, иссиня выбритом подбородке, но в броском, будто вылепленном на заказ облике его проглядывалась какая-то, раз и навсегда застывшая злость, которая с первого же взгляда невольно в нем настораживала. Казалось, что, однажды на что-то рассердившись, он так и не смог затем смягчиться или успокоиться.
- Вот знакомься, товарищ Алимушкин, из органов. - Богат из всех сил старался выглядеть деловито спокойным, мол, встреча, как встреча, разговор, мол, как разговор, но это ему плохо удавалось, голос его срывался на хрип, влажные глаза затравленно помаргивали из-под очков: само появление такого гостя в райкоме таило в себе намек и угрозу. - У товарища к тебе дело. Заранее предупреждаю, Золотарев, райком - за. Я вас покину, - он нерешительно поднялся, ожидая, видно, возражений со стороны гостя, но тот и глазом не повел, оставляя хозяину самому выходить из положения, располагайтесь, мне все равно на исполком идти...
И без того щуплая фигурка Миши на пути от стола к двери словно усыхала в размерах, и когда с порога, перед тем, как выйти, он в последний раз обернулся к ним, на него жалко было смотреть: в полувоенном френче, который сидел на нем торчком во все стороны, со всклоко-ченной головой он выглядел загнанным в угол щенком на привязи. С этой обреченностью в опавшем лице он и канул за дверью.
- Дело у меня к тебе, Золотарев, боевое. - Он мрачновато усмехнулся то ли вслед вышедшему Богату, то ли в предвкушении обещанного разговора. Работник ты опытный, чутье у тебя разборчивое, с людьми работать умеешь, есть мнение, что справишься. Семнадца-тый разъезд знаешь?..
Только сейчас, глядя на гостя, Золотарев вспомнил, что уже мимоходом сталкивался с ним, вернее, с этой вот его мрачноватой усмешечкой, среди калейдоскопа разных районных кулуаров. Силясь припомнить подробности, он опять-таки восстанавливал в себе лишь эту его усмешечку, от которой в нем всякий раз холодело и обрывалось сердце. Слушая парня, Золотарев старался не упускать деталей: любая мелочь в его положении могла оказаться для него и роковой, и счастливой, смотря по обстоятельствам...