Леночка на всякий случай села. Корвалол наконец нашелся. Он как будто сам впрыгнул в руку.
— Что? — спросила она хрипло.
Игорь Иванович стал сбивчиво рассказывать своей почти прекрасной Елене про рекламного молодого человека с чудо-пылесосом и про то, как поехали в офис оформлять документы. Игорь Иванович пребывал в великолепном настроении и немножечко как бы подшучивал над собой и сам этим шуткам смеялся, не замечая напряженного молчания на другой стороне трубки.
— Ты представляешь, Леночка! — радовался Игорь Иванович. — Тут на выбор сразу три банка. У одних восемнадцать процентов годовых, но с комиссией, у других двадцать, но без комиссии, а у третьих девятнадцать, но зато самый большой первый взнос. Уж я между ними бегал-бегал, бегал-бегал. Даже на калькуляторе считал, правда-правда!
Леночка дрожащей рукою пошарила над вытяжкой и достала массивный черный калькулятор, с которым ходила за покупками в конце недели. Набрала сто две тысячи, поделила на сто, умножила на восемнадцать, прибавила обратно сто две тысячи и разделила теперь уже на свой рабочий оклад, который получала чистыми на руки, — и по щеке ее покатилась соленая слезинка, величиной не больше рисового зернышка.
— А этот, рекламный, торопит! — сквозь смех продолжал Игорь Иванович. — Уж и бумаги распечатал в трех экземплярах — один мне, один себе и один банку, когда выберу. А девица, которая там, где двадцать процентов, но без комиссии, наблюдает за мной и губы кривит. Мол, жадный мужик, престижную вещь покупает, а копейки высчитывает. Э, нет, думаю. У тебя, милочка, я точно оформляться не стану…
Тут у Леночки по щекам скатилось друг за другом еще несколько слезинок покрупнее — где-то примерно с очищенное подсолнечное семечко. Она опустила телефонную трубку между колен и стала смотреть в кухонное окошко. В трубке что-то клокотало и фыркало неразборчиво, но она не слышала, а только думала — за что, за что? И ведь надо же, какой день выбрал! День рождения! Юбилей!
И так ей стало за себя обидно, что она отерла слезы и решительно поднесла трубку к уху с твердым намерением сказать Игорю Ивановичу все, что накопилось за двадцать три совместных года, четыре месяца и семнадцать дней. — Правда же я молодец! — сказала трубка. — Сама подумай — такого подарка я тебе точно еще не делал!
— Да уж! — подтвердила именинница холодно и сжала свободную руку в кулак. А потом оглушительно всхлипнула и прошептала: — Игорь, как ты мог?!
— Леночка? — удивилась трубка. — Леночка?!
— Как ты мог?! — кричала исступленная Леночка. — Зная мое отношение! Как?!
— Но Леночка… — опешила трубка. — Ты меня слышала? Я не взял кредит!
Леночка растерянно замолчала, боясь переспрашивать. — На сто тысяч! Точнее, на сто две! Не взял! — отчетливо повторил счастливый Игорь Иванович. — Понимаешь, я хотел сделать тебе подарок к юбилею, самый-самый лучший, а тут… В общем, когда девочки насчитали мне почти по десять тысяч в месяц, если на год, и почти по восемь, если на два… я тогда сел над бумагами этими и подумал, как прихожу к тебе… и…
Леночке по мере этого рассказа сначала сделалось немножечко жарко, потом немножечко холодно — и опять жарко. А в самом интересном месте, когда Игорь Иванович, смеясь над собой пуще прежнего, пересказывал, как возмущались банковские люди и как стыдили его, а он не сдался, — она перешла в большую комнату и тяжело опустилась на вычищенный диванчик. Села на то самое место, где раньше было пятно от пролитого кофе, и не заметила отсутствия пятна. И отсутствия масляного следа, некогда оставленного старшим сыном, не заметила тоже. Она вообще не заметила в диванчике никаких изменений.
Наверное, потому, что в глазах у нее стояли слезы. (Теперь это были по-настоящему крупные слезы, величиною с кофейное зерно.) Виною глупая женская впечатлительность. Кредит на сто две тысячи как бы прошел у Леночки перед глазами, подминая под себя всю культурную программу на год и два вперед, включая летний отдых в Турции и выходные в садовом домике под Рязанью. Как торнадо. Как землетрясение в Китае. Как цунами какое-нибудь. Прошел — и отхлынул. Отпустил.
Уж и рассказ был окончен, и Игорь Иванович почти подъезжал к дому, а Леночка все сидела на диванчике и плакала, плакала, плакала — как девчонка, вытирая распухший нос рукавом. Леночка плакала от облегчения. Много чего ей подарили в том году на юбилей. Но некупленный чудо-пылесос — это был самый-самый-самый лучший подарок.
Третий глаз
У Наташи открылся третий глаз. Наташа очень стеснялась и закрывала его челкой, но даже из-под челки все прекрасно видела.