Онемев от ужаса, мы следили за ее падением. В полете «щипцы» раскрылись, так что только один сачок удерживал нашего драгоценного розового голубя, и он вполне мог выскользнуть из ловушки. Какой-то сук перехватил ее, и она повисла в воздухе. Голубь нерешительно взмахнул крыльями раз-другой, и мы приготовились увидеть, как он освобождается из плена и исчезает в кромешной тьме среди криптомерий. Однако наш пернатый узник, посопротивлявшись для видимости, покорился своей судьбе — и слава Богу, поскольку ловушка едва держалась на ветке.
Тем временем мы рассмотрели, что упомянутый сук, устремляясь под острым углом вверх, почти дотягивается до того дерева, на котором примостился Джон Хартли. Видя это, Джон быстро спустился до нужного уровня и пополз по ветке, пока не очутился всего лишь в метре с небольшим от ловушки. С величайшей осторожностью он потянулся к «сахарным щипцам». На какое-то мгновение мне показалось, что у Джона руки коротки, но тут его пальцы, к моему облегчению, обхватили устье сачка. Розовый голубь наш!
Осторожно подавшись назад в зеленую глубь криптомерии, Джон пересадил птицу в припасенный для такого случая мешочек из мягкой ткани, после чего бережно опустил добычу вниз на бечевке. Темная хвоя расступилась, пропуская качающийся мешочек, я благоговейно принял его двумя руками, с великой осторожностью развернул и предъявил Дэйву пленника. Голубь спокойно лежал на моих ладонях и не думал вырываться, только помаргивал, как бы слегка удивленный необычным приключением. Окраска его даже при искусственном освещении была великолепна: крылья и спинка светло-шоколадные, гузка и хвост ржаво-красные, широкая грудь, шея и голова светло-серые с цикламеновым отливом. Удивительно красивая птица.
Рассматривая ее вблизи, осязая пальцами шелковистое оперение, улавливая ровное дыхание и трепетное биение сердца, я вдруг ощутил глубокую печаль. Передо мной была одна из тридцати трех особей погибающего вида, который, подобно жертвам кораблекрушения, влачил зыбкое существование на криптомериевом плоту. Вот так же в свое время крохотная группа дронтов, последних представителей безобидного неуклюжего рода, истребляемого свиньями, собаками, кошками, обезьянами и человеком, встретила свой смертный час и сгинула навеки, потому что некому было подумать об этих птицах и поместить их в надежно охраняемый питомник. С нашей помощью теперь хоть розовым голубям предоставлялась возможность выжить, несмотря на то что их численность сократилась до угрожающе малой цифры.
На поимку голубя ушло столько времени, что луна успела подняться высоко над горизонтом, а небо, как назло, было совершенно безоблачным, так что продолжать охоту не было никакого смысла: при таком ярком свете птицы могли спокойно летать. Первая же попытка влезть на следующую криптомерию кончилась тем, что голуби снялись, хлопая крыльями, и исчезли в долине. Выслеживать их было бы пустой тратой времени. Обливаясь потом, скользя и спотыкаясь, мы выбрались из долины на глазурованный лунным сиянием простор. Язык не поворачивался роптать: ведь с нами была драгоценная ноша — розовый голубь. В такой местности с первой попытки поймать одну из уцелевших тридцати трех птиц — это ли не чудо!
Возвратившись в гостиницу, мы приняли душ, переоделись, смазали комариные укусы и собрались в столовой.
— А почему бы не отпраздновать наш улов? — предложил я. — Что вы скажете насчет дюжины устриц и жареного омара с салатом, а на третье — бананы в жженке и хорошее белое вино?
Энн и Джон сочли, что для легкого ужина это будет совсем неплохо, и я продиктовал заказ официанту, коего родители нарекли Горацием. Через некоторое время официант вернулся.
— Простите, сэр, — обратился он ко мне, — но я сожалею об омарах.
Хотя английский — официальный язык Маврикия, мне уже приходилось сталкиваться с затруднениями. Не так-то просто привыкнуть к маврикийскому обычаю говорить для краткости «стоит» вместо «не стоит благодарности». И вот передо мной новая проблема. Гораций сожалеет об омарах. Может быть, он штатный сотрудник Королевского общества борьбы против жестокого обращения с животными, и сама мысль о кончине восхитительных ракообразных внушает ему такую скорбь, что он не в силах заставить себя подать нам это блюдо? По виду его этого нельзя было сказать, но я все же не хотел бы огорчить нашего учтивого официанта.
— Почему вы сожалеете об омарах, Гораций? — мягко осведомился я, готовый разделить его добрые чувства.