Прекрасный город с мечтательными остроконечными шпилями.
— Ты говорил, что учился в Оксфорде, — заметила Эди, и Кэдмон подумал, не умеет ли она читать чужие мысли. — Для тебя это будет вроде возвращения домой после долгой разлуки, да?
— Едва ли, — пробормотал он, не желая раскрывать свое запятнанное университетское прошлое. Отчасти потому, что Эди все равно скоро сама все узнает.
Подобно большинству выпускников, Кэдмон потратил два года на предварительные исследования, после чего засел в своей комнате в общежитии и начал писать диссертацию. «Манифест», как в шутку называл он ее, представлял собой доскональное изучение влияния египетского мистицизма на рыцарей-тамплиеров. Однако, к ужасу Кэдмона, декан исторического факультета Королевского колледжа прилюдно отверг тему диссертации, обозвав ее «глупым вздором», который мог родиться только под воздействием опиума, подобно поэзии Уильяма Блейка.[27]
Подобная язвительная критика была равносильна поцелую смерти.
Кэдмон бежал из Оксфорда поджав хвост.
И вот, по иронии судьбы, он снова направлялся в этот знаменитый город, где прошла его юность. Наверное, боги хохотали, злорадно потирая руки.
Кэдмон рассеянно подумал, что сказала бы Эди, если бы он сообщил ей, что Моисей и рыцари-тамплиеры были посвящены в один и тот же таинственный древнеегипетский культ? Он прикусил губу, сдерживая усмешку, убежденный в том, что его предположения будут встречены поднятыми бровями и остроумным замечанием. Если честно, ему доставляли наслаждение их словесные перепалки. Хотя Эди могла ударить больно, ее ум был открыт для нового.
Кэдмону хотелось надеяться, что сэр Кеннет Кэмпбелл-Браун также окажется свободным от предрассудков, в противном случае поездка в Оксфорд окажется напрасной.
Пока Эди смотрела в окно автобуса, Кэдмон разглядывал ее. Прямые брови определенно придавали его спутнице серьезное выражение, которое никак не вязалось с ее буйным, живым характером. Как и мягкие губы, и бледная гладкая кожа красавиц Викторианской эпохи. При самой первой встрече с Эди Миллер Кэдмон нашел в ее внешности странное сочетание дорафаэлевской красоты и своенравного модернизма.
Он непроизвольно поднял руку, обхватив пальцами подбородок Эди, и медленно повернул ее лицо к себе. Она удивленно раскрыла глаза и рот.
«Черт побери, насколько же это прекрасно!» — подумал Кэдмон, наклоняясь к ней, полный решимости проверить, действительно ли эти приоткрытые губы такие мягкие, какими кажутся.
Поразительно, они оказались именно такими.
Не спросив разрешения, он лишь скользнул губами по рту Эди, опасаясь, что она возмутится этим вторжением. Какое-то мгновение удавалось разыгрывать из себя джентльмена, но постепенно поцелуй делался все более страстным. Так продолжалось до тех пор, пока Эди не пробормотала что-то ему в губы. Что именно — он понятия не имел, ему лишь показалось, что эта невнятная фраза прозвучала невероятно соблазнительно.
Мужской биологический отклик подобен спусковому механизму. Кэдмон, не задумываясь, проник языком в рот Эди. Затем обхватил ее затылок, лишая возможности пошевелиться, и поцеловал, страстно и глубоко, делая все возможное, чтобы слить воедино их губы.
Казалось, целую вечность он вел себя как обезумевший, скользя рукой по спине Эди, от шеи до поясницы, прижимая ее к себе с такой силой, что ее груди расплющились о его тело.
Он остановился только тогда, когда в соседнем ряду кто-то в ужасе ахнул.
Резко и довольно неуклюже Кэдмон прервал поцелуй.
— Это было незапланировано, и прошу меня простить, если я действовал неподобающим образом. — У него вспыхнули щеки от такого сбивчивого извинения.
Влажные губы Эди изогнулись в пленительной улыбке.
— Единственным, что ты сделал неправильно, было то, что ты слишком быстро завершил поцелуй. — Она посмотрела в окно. — Похоже, мы уже въехали в Оксфорд.
Надеясь, что благоговейный восторг у нее на лице не слишком заметен, Эди украдкой разглядывала здания, тянувшиеся вдоль Хай-стрит.
Повсюду были видны следы средневековых корней Оксфорда, то едва уловимые, то бросающиеся в глаза. Крепостные стены. Башни с воротами. Стрельчатые окна. И камень. Много-много камня. Оттенков от бледно-серебристого до сочно-золотого. В целом все это создавало восхитительное переполнение чувств.