Уткнувшись острыми локтями в коленки, он сел поодаль от вонючего, чавкающего тоннельного слизня. Боль от кнута все еще пульсировала в ноге, но слезы уже высохли. Детству, даже такому, как выпало Рогману, не свойственно угрюмое постоянство обид, и через пару минут он уже с интересом и некоторой долей наивной зависти наблюдал за своими сводными братьями, которые с рычанием отскакивали прочь от плюющегося во все стороны шерстобрюха.
Над его головой ровно сияли секции низкого потолка. Кое-где среди светящихся сегментов виднелись решетчатые квадраты, в которых гнездился таинственный мрак. Мальчик иногда пытался вообразить, что же там, за ними, но на это у него не хватало фантазии. Что он видел в своей короткой жизни, кроме нескольких полей да короткого тоннеля, что соединял между собой участки Плодородной Равнины и дом Эргавса, в котором жила большая половина общинных сенталов со своими семьями? Да ничего. Дом представлял собой длинную глубокую нишу, которая вдавалась в стену Мира. Внутреннее пространство походило на грязный, запутанный лабиринт многоярусных клетушек, в которых проживало около сотни волосатых, низколобых крестьян. Другой такой же дом находился неподалеку, ровно через один тоннель, и там под охраной надсмотрщиков обитали рабы — клонги. Все они являлись такими же сенталами, как и свободные члены общины, а угодили в рабство по разным причинам: кто за какой-то проступок, а кто и по праву рождения — дети клонгов навечно оставались клонгами, тут уж ничего не попишешь.
Рогман тоже считался рабом, хоть и жил в доме Управляющего Полями.
Сейчас, сидя поодаль от шумно пожирающего угощение шерстобрюха, он уже не всхлипывал. Боль приходит и уходит, ее Рогман научился терпеть. Скоро он вырастет, его мускулы окрепнут, и тогда что-нибудь изменится в жизни — в этом мальчик убедил себя сам. Возможно, он станет этнамом — ведь он своими глазами видел, что похож на таинственных Хозяев Жизни. Только вот голубой подшерсток на теле у него не растет да зубы не такие острые, как у них… Но это ничего… Вот повзрослеет, и все будет не так…
Рогман в своих детских мечтах искренне верил в грядущие перемены.
Этнамы, утверждавшие, будто их предки свергли Богов с Сияющего Престола, не утруждали себя работой. Они являлись Хозяевами Жизни и всячески подчеркивали это в отношении сенталов, которые и обеспечивали своим рабским трудом на полях ту самую «жизнь»…
Естественно, Младший Народ от постоянных тягот существования не становился более приветливым, и частенько раздражение крестьян, измученных трудом на соевых полях, выливалось на Рогмана, чье неясное происхождение и явная физическая беззащитность позволяли пинать безродного клонга с полным осознанием того, что ниже этого безволосого крысеныша разве что грязь под ногами…
Иногда его осыпали насмешками, а зачастую просто жестоко и угрюмо били, вымещая таким образом скопившееся за день раздражение…
…Окончательно погрузиться в мрачные размышления ему не дал лающий выкрик надсмотрщика. Шерстобрюх доел и теперь сам тянулся к пашне — он хоть и был туп, но все же сумел усвоить, что на той стороне поля его обязательно ждет новая порция тоннельной слизи.
Рогман встал, обреченно направляясь к оживившейся стайке волосатых сверстников, которые уже размещались на бревне.
Шло время.
Рогман не знал, что такое безысходность. Не имея ничего иного, он просто жил, как жили другие рабы, да, впрочем, и свободные сенталы тоже, — от работы к побоям, от скудной пищи к тревожному сну, и снова к тяжелой, изнуряющей работе на полях. Дни казались серыми, унылыми, похожими друг на друга близнецами-шерстобрюхами, медленно ползущими мимо в неведомую даль, но все реже кривились его губы и дрожал подбородок. От непосильного труда и непрекращающейся возни со своими сверстниками мускулы мальчика окаменели, кожа стала грубой, а глаза слишком уж серьезными.
Он научился многим вещам. Прежде всего не бояться боли, отвечать ударом на удар и насмешкой на насмешку. Те из сверстников, что раньше походя спихивали его с бревна, прямо в пыль, под раздраженный удар хлыста тащившегося вслед за слизнем надсмотрщика, теперь не всегда решались задеть безволосого раба-приемыша, особенно если не наблюдалось численного перевеса со стороны насмешников.
Первым это заметил Эргавс.
Неудивительно, что Управляющий Полями следил за судьбой своего выкормыша. Под приплюснутым черепом старого сентала, чью поредевшую шерсть уже побила первая проседь, умещалось чуть больше мозгов, чем у работавших на полях сородичей, иначе он бы не занимал столь значительный пост. К тому же он был единственным, кто знал правду о рождении Рогмана.