Спустя какое-то время стороны понесли наконец неизбежные потери. Музыкант ловко подбил блюдцем глаз Факки, и тот, с очевидными затруднениями ориентируясь в пространстве, забрался под стол. С Занудиным вышло еще чище. В момент, когда он выкрикивал, подражая Музыканту, какое-то очередное ругательство в адрес Панков — стул, запущенный Садом Вашасом, тяжело пропахав по воздуху, ножкой въехал в его разинутый настежь рот. Вот уж чистая правда, что прибегать к подмоге луженого горла в истерии драки — себе дороже. Занудина, оборванного на полуслове, как косой скосило. Болезненное харканье эхом пронеслось по холлу. Схватка неожиданно затихла. Запыхавшиеся вояки как по сигналу обступили корчащегося на полу Занудина и с застенчивым интересом разглядывали его муки. Даже Факки проворно выкатился из-под стола и, уставившись на Занудина, часто заморгал расфиолетившимся глазом.
Музыкант, почесывая затылок, случайно катнул ногой валявшуюся на полу, единственно уцелевшую бутылку портвейна.
— Мир, что ли?.. — в вопросительной тональности предположил Джесси, поглядывая то на бутылку, то на призадумавшегося Музыканта.
Сад Вашас, выступив вперед, подхватил портвейн, откупорил, жестом предложил распить и пустил выпивку по кругу. По глотку сделали Джесси и Музыкант. Плотно приложился Факки. Занудин в ответ на протянутую бутылку, отплевываясь клейкой красной слюной, отрицательно замычал.
— Не хочет, смотри-ка, уже, — сердито буркнул себе под нос Факки. Бутылка вернулась к Вашасу.
Музыкант все в той же задумчивости окинул взглядом разгромленный холл.
— Ты, парень, сумасшедший какой-то, ей-богу, — обратился он к Саду Вашасу. — С твоей глупой задиристости все началось! Старик-то нам задаст…
— Да я, вообще, человек вовсе не порочный, в сам-деле. Даже, считаю, добрый… Черт его знает, как все вышло! Не хочешь, а — шмяк! — и отмочишь порой чего-нибудь. Понимаешь, о чем я говорю? — принялся оправдываться Вашас с саркастичностью, неумело выдаваемой за святую невинность.
— Придется ставить вопрос о запрете твоих появлений в «Ковчеге», — добавил Музыкант и, повернувшись к Панкам, внушительно на них взглянул.
— Да сдалась мне ваша засранная дыра! — обиделся Сад Вашас.
Возмущенные Панки принялись за Вашаса горячо заступаться. Все так же сплевывая кровь, Занудин молча наблюдал за развернувшимися прениями.
— Ладно, — повысил голос Сад Вашас, который явно стремился казаться персоной немаловажной, — вы уж там решайте, чего хотите — а я тост скажу… — Он шумно взболтал остатки портвейна в бутылке. — Главное, что я успел понять за свою недолгую гребаную жизнь: делай то, что тебе по кайфу. Понимаете, о чем я? Зачем, покумекайте, превращать жизнь в постоянное разгребание говеных куч? Делай, что по кайфу! А если другим не по кайфу, что ты делаешь — то насрать! Понимаете, чего я талдычу? Если ты не способен сделать что-то — значит, это просто тебе не в тему. И не надо насиловать себя! Или ты хочешь чего-то — и это тебе по кайфу, — или не хочешь. Вот и вся, хрена лысого, премудрость! Если, конечно, вы понимаете, о чем я…
С преданным сиянием глаз и разинутыми ртами выслушали эту несусветную тавтологию Панки — со стороны они походили на двух обшарпанных апостолов, тающих в лучах излившейся мудрости своего мессии. Общую картину портили только Музыкант, вперившийся взглядом в обломанный ноготь на мизинце, и безучастный, беззвучно шамкающий ртом Занудин. Как только Сад Вашас закончил, он решительно влил в себя портвейн и, по-мальчишески сморщившись, вдребезги разбил бутылку об пол.
— Ну все, ребят. Что-то я начинаю уже физически от вас заболевать. Пойду. Хватит на сегодня.
И Сад Вашас в сопровождении Панков, шаркая сапогами, под подошвами которых хрустело битое стекло, поплелся прочь. На лестнице, перед гостевым этажом, гопкомпания притормозила и стала о чем-то совещаться.
— Как ты, е-мое? — поинтересовался в это время у Занудина Музыкант.
— Паг`шиво, конечно, — неловко орудуя челюстью и грассируя, пожаловался Занудин. — А в пг`инципе, тег`плю…
— Эй! — окликнули их сверху.
Музыкант с Занудиным томно, как два старых коня, повернули головы.
— Через неделю, в следующее воскресенье, мы устраиваем Панковскую Ночь, — объявил Джесси. — Ты, Музыкант, и ты, Зануда — оба приглашены. Обещаем веселье, чуваки!
Панки еще немного потоптались на месте и, как будто бы смущаясь, удалились.
Музыкант с минуту после их ухода безмолвствовал.
— Ну, пойдем, — хлопнул наконец Занудина по плечу, — обследуем тебя, что ли. Может, тебе рот зашить где-нибудь требуется или другое чего.
В подтверждение своего славного мученического положения Занудин еще раз плюнул кровью и щенячьим взглядом вперился в Музыканта. Музыкант в шутку показал ему кулаки и свел брови уголком.
— Г`ты мег`твецам зашивают — а мы еще пог`адуемся жизни, — неожиданно для самого себя бравурно выпалил Занудин, но, попытавшись улыбнуться, досадливо раскашлялся.
— Так держать! — одобрил Музыкант, поглаживая свою ушибленную голову.
— 18 —
Рот у Занудина зажил сам собой. А может, дело в знаменитом животворном чае, искусством приготовления которого славилась Женщина. Да так ли уж это важно в свете прочих событий?
Касаясь погрома, случившегося в «Ковчеге», — холл выглядел таинственным образом идеально уже к обеду того же дня, когда произошло столкновение Панков с Занудиным и Музыкантом. И на месте каждой разбитой безделушки, как по мановению волшебной палочки, красовалась в точности такая же.
Дядюшки Ноя не видно и не слышно было несколько дней кряду, и это внушало Занудину некоторую тревогу. Ведь нравы в «Ковчеге» стали отдавать душком особой фривольности, которой раньше не наблюдалось. Одернуть местных обитателей было некому.
Поэт, к примеру, ушел в нешуточный запой. И все бы ничего, если бы воитель парнаса хоть как-то себя сдерживал и не блевал сверх меры на каждом шагу своих замысловатых передвижений по дому. Точно медведь-шатун бродил он по всему придорожному заведению и без зазрения совести заляпывал паркет желудочным соком. Урезонил Поэта Виртуал — но только после того, как пострадал его любимый двубортный пиджак песочного цвета.
Жертва — и тот туда же! — заставил говорить о себе как о нарушителе спокойствия. Порвал мембрану на любимом Музыкантовском барабане (в оправдание сказать — неумышленно). Испугавшись содеянного, кинулся наутек. Музыкант Жертву догнал, легонько отмутузил для науки и, повздыхав, отпустил на все четыре стороны. Через какое-то время Жертва со сморщенно-мстительным выражением лица заявился в номер к Музыканту. «Я думал, он драться вернулся, — сокрушался впоследствии Музыкант, — а он воду мне в ботинки налил и опять удрал, только пятки сверкали! Дурень, честное слово! Я и ботинки-то эти сто лет не ношу — навыкид стояли…»
Панки забавлялись тем, что слонялись по всем комнатам, предлагая потрогать свои чирья на спине. Популярностью эта затея не пользовалась. Потом они придумали играть в «дурака» с условием, что проигравший съедает окурок. Проигрывал то и дело Факки, и к вечеру у него разболелся живот. А в другой раз они сожгли в коридоре чучело, отдаленно напоминавшее Занудина…
Скучать, одним словом, не приходилось. Очередная неделя пролетела незаметно, и Занудин начал уже забывать про намечавшуюся Панковскую Ночь, на которую он был приглашен вместе с Музыкантом. Но один ночной визит настойчиво напомнил об этом приглашении…
Загнув послюнявленными пальцами уголок страницы, Занудин прервал чтение и отложил книгу в сторону. Принялся взбивать подушку, готовясь ко сну, — но не тут-то было. Дверная ручка, издавая тревожные бряцающие звуки, заходила ходуном. «Принесла кого-то нелегкая…» Пожав плечами, Занудин нехотя поднялся с постели и накинул халат.
— Кто там? — строго спросил он, приблизившись к двери.
Ручка по-прежнему нервозно сотрясалась, но никакого ответа снаружи не последовало.