— Я вас напугал? Вы заснули сидя?
— Нет. Просто задумался.
— Понимаю, понимаю. Просто задумались, — Поэт вычурно улыбнулся. — За ужином вы тоже показались мне каким-то странным… э-э, задумчивым. Вот и зашел поинтересоваться, все ли в порядке.
— Разумеется, все в порядке.
— Рад за вас.
— Вы что-то хотели? Время позднее…
— Абсолютно ничего, — запустив руки в карманы брюк, Поэт небрежно переминался с носков на пятки. — А что это, позвольте, такое?.. Ваш почерк, не ошибаюсь? Аляповатый, шибко нервозный. Но это, знаете, говорит о творческом начале, заложенном в вас. Да, да, да. Постойте. Уж не стихи ли это?
— Стихи, должно быть… — буркнул Занудин. — Сам не знаю, что на меня нашло.
— Прочтите же! — взвизгнул Поэт, взмахнув руками так широко и энергично, словно собирался не меньше чем оторваться от пола и взлететь. В следующую секунду он уже с комфортом устроился в кресле. — Читайте же, читайте, дружище! Читайте!
Занудин нерешительно взял листок в руки и без выражения прочел:
Занудин выдвинул ящик стола, убрал листок со стихотворением. Туда же ребром ладони смахнул карандаш.
— Я стихов никогда не писал. Даже в юности — в пору, когда, считается, пишут все, — пожал плечами Занудин.
Поэт наигранно расхохотался, после чего закурил и довольно долго пребывал в гнетущем молчании.
— Нет, в общем-то неплохо! — выпалил он наконец. — Весьма неплохо! Но тут дело в следующем: два поэта для «Ковчега» — это уже перебор… Вам так разве не кажется? Или-и… — Поэт вздрогнул всем телом и пытливо прищурился, — вы все это исподтишка затеяли?!
Занудин поперхнулся.
— Ай-яй-яй, Занудин, — Поэт драматично покачал головой, лицо его покрылось лиловыми пятнами, — не ожидал, не ожидал. Ну и Ф-Ф-Фарисей же вы… да-а, неподражаемо… А ведь я тот самый, напомню, первый, а может, и единственный, встретивший вас здесь с открытым сердцем! Здравствуйте, дружище, сказал я вам… Скромный поэт, говорил я, к вашим услугам… А вы-ы… Выходит, нож в спину всадите — глазом не моргнете.
— Какой нож?.. В какую спину?..
— В мою! В мою! — сорвался на отчаянный вопль Поэт, театрально закрывая лицо рукою. — В мою…
— Вы сами просили меня прочесть. Я ни на что не претендую. Не знаю даже, как у меня написались эти стихи! В чем вы меня обвиняете? Если на то пошло — это же для себя, для души… Хотите — я не стану их никому показывать. Впрочем, я и до этого не собирался…
Поэт быстро отнял руку от лица и надменно поглядел поверх головы Занудина — умышленно не желая пересекаться с ним взглядом.
— Ладно, черт с вами. Порвите сейчас же эту галиматью, раз вы сами все поняли, и забудем сей инцидент.
— Галиматью? — слегка опешил Занудин. — Вы же сами ровно минуту назад говорили, что стихи неплохие…
— Рвите же, рвите! — в раздражительном нетерпении замахал руками Поэт.
Занудин снова достал из ящика злополучный листок. С недоумением и досадной покорностью разорвал его на кусочки.
— Вот и превосходно. Будем считать, что никакой подлости с вашей стороны вовсе и не было…
— А никакой подлости и не б…
— Вы мне рта открыть не даете, что же это такое! — возмутился Поэт. — Послушайте лучше меня, любезный. Все сложилось как нельзя лучше. Вы благодарны должны быть за то, что я посетил вас в эту по часам позднюю, но коварную минуту. Счастливые стихов не пишут! Разве вы этого не знали?
Занудин, поджав губы, помотал головой.
— Странная вещь, что именно в «Ковчеге», как вы сами утверждаете, на вас впервые в жизни нашло поэтическое озарение. Дурной знак, конечно… но не смертельный, я полагаю. И все-таки поразмышляйте над моими словами на досуге. В вашей душе кроется интереснейший конфликт, достойный разбирательства.
— Но вы же пишите стихи, — без обиняков заметил Занудин.
— Определенно. Пишу.
— Вы, выходит, несчастный человек?
Поэт немигающим взглядом уставился на Занудина и вдруг, повалившись на колени, заключил его ноги в свои судорожные объятия. Дальше — хуже. Ударяясь головой об пол, Поэт горько разрыдался.
— О, если б вы знали, Занудин, как я несчастен! Как я беспредельно, всеобъемлюще, тотально несча-а-а-астен!.. О боже, едрить-переедрить — я нес-час-тен… Ы-ы-ы-ы! И вы… вы увидели это во мне… распознали…
— Встаньте, встаньте, будет вам, — ухватив сверху за шею, попытался оторвать Поэта от своих ног Занудин. — Пусти-ите, говорю!
Только навалившись коленом на хилое Поэтовское плечо и придавив сумасброда к полу, Занудину удалось освободиться.
— Вы совершенно не держите себя в руках! — Занудин нервно закурил.
Поэт поднялся на ноги и сладко потянулся, словно воспрянул ото сна. Его лицо не выражало абсолютно никакой неловкости за произошедшее.
— Вопрос-то, милый мой Занудин, иного порядка: зачем распыляться? — как ни в чем не бывало продолжил разглагольствовать Поэт. — Сделайте уж милость, предоставьте стихи писать мне. Музыкант, вон, пускай хоть обпоется и обпляшется, Женщина хвостом вертит, Виртуал по клавишам стучит — и так далее. А вы подыщите себе дело нетронутое.
Занудин мелкими нервозными тычками затушил сигарету в пепельнице.
— Ах вот, к чему вы… Смешно! Но не переживайте. И разговор, который состоялся у меня с Виртуалом, возобновлять смысла не вижу.
— Я не понимаю, о чем вы.
— Не вы первый упрекаете меня в лености, в бездействии. Вот о чем.
— О, я вас ни в чем не упрекаю, друг мой.
Занудин вымученно усмехнулся.
— А что же тогда? Вы испугались, что я, вооружившись своим стихом-недоразумением, стану открытием литературных вечеров в «Ковчеге»?
— Просто это не ваше, — смутившись, со всей серьезностью ответил Поэт.
Занудин снова чему-то усмехнулся. Взгляд сделался мягким, масленым, словно мысль ненароком набрела на недурственную идею. «Раз все равно некуда себя деть…» — подумал он и продолжил в голос:
— Может, выпьем для крепкого сна?
— Не посмею отказаться, — вытянув шею и потирая свои маленькие ладошки, отозвался Поэт на неожиданное предложение Занудина.
— Компиляторы, — изрядно захмелев, продолжал рассказывать Поэт, — все мы тут, милый мой Занудин, компиляторы…
— Но… что это значит? — Занудин испытывал волнение и все-таки старался не выдать себя. Ему по-прежнему не верилось, что Поэт даже в подпоенном состоянии решится на такой прямой разговор.
— Что ж, постараюсь объяснить, — Поэт прочистил горло и поправил на носу очки. — В разное время, в разных местах на Земле рождались гении. То, что они оставляли после себя, было изысканно, колоритно, мощно. Многие наталкивались на идеи, от которых лихорадило мир. Делая его, примитивно выражаясь, и лучше и хуже, и таким и сяким-разэдаким — не ради мифического благоденствия или приближения апокалипсиса, а ради личных представлений об этом мире, потребности выбора и его воплощения, утверждения непреложных общекосмических истин. Однако никому не дано успеть при жизни все, на что он способен. И все те гении, о которых мы знаем, всегда сходили с финишной прямой на пике главной недосказанности. Никому поодиночке так и не удалось придумать и сконструировать Мир Совершенный. Искания были однонаправлены, а отпущенные сроки коротки. Все знания, пришедшие с жизнью из космоса, все равно возвращаются, обогатившись, Туда. Ничего не оставляя кузнице, в которой они ковались — то есть земному миру, обители нас, людей… Мы — это союз плоти и духа. Но дух лицемерен! Пока он связан с телом, пока он и плоть есть целое, есть человек, микрокосм макрокосма — дух жаждет свершений, жаждет триумфа во имя этого союза. Но стоит духу освободиться от плоти — все обеты и стремления предаются забвению, узы в одночасье рвутся. Наступает праздность — состояние, вопреки земным представлениям, больше присущее Тому миру, нежели нашему, физическому. Увы… торжество человека, союза духа и материи, все время откладывается, откладывается, откладывается. До последних пор, по крайней мере, было так… Занудин, вы следите за стержнем моего повествования?