— По-твоему, дядюшка Ной тоже изменился? — осторожно поинтересовался Занудин. — Раньше ты знал его совсем другим, да? А ты сам, Даун… изменился? Чувствуешь это?
Карлик неуклюже вытер намокшие глаза тыльной стороной ладони. Призадумался.
— Мы с дядюшкой Ноем… хм… Рутина ведения дел придорожного заведения не оставляла времени заниматься собой, но зато мы хорошо справлялись с работой. Нам было важно, чтобы посетители «Ковчега», даже если никогда их больше не увидим, остались довольны приемом и поминали нас только добрыми словами. Порой я скучаю по той жизни. Что еще было нужно двум одиноким трудоголикам? Мы могли бы закрыть придорожное заведение, отказаться от посетителей и безбедно доживать свои деньки в размеренности и покое. Но мыслей подобных, господин Занудин, даже не возникало! У нас не получилось бы по-другому, поверьте! Я ничего не знаю о молодых годах дядюшки Ноя, но, вероятно, он прожил великую жизнь. Для себя ему нечего было желать. Он и меня научил быть счастливым не от богатства и удовольствий, а от пользы, приносимой другим. Меня! Вы можете себе это представить? Меня — обделенного Богом, уродливого, несуразного… появившегося на свет для обид и зависти, для унижения, для постоянной мысли, что все вокруг тебе должны… — карлик вновь был близок к тому, чтобы расплакаться, но все же сдержался и продолжал: — Так вот. Наша жизнь была именно такой, где каждая мелочь виделась на своем месте. Где менять нечего. Да, мы крутились как белки в колесе, думали больше о других, а о себе почти никогда, но это было частью общего порядка, условием правильного течения жизни.
— И что же стало по-другому с того момента, как в «Ковчеге» поселилась, гм… разумная сила?
— Сила выбрала дядюшку Ноя старшим. Но это и понятно. Представляете, что было бы, если б эти дураки вообще никому не подчинялись?! — Даун с презрением фыркнул. — Дядюшка Ной получил Цель! Каким образом — этого я знать не могу. Все это было так ошеломительно… первое время я не находил себе места от страха… потом все устаканилось. Разумеется, дядюшка Ной не смог отказаться от новой роли в «Ковчеге» — потому что прежний смысл жизни, его и мой, был отнят безвозвратно. Вы спрашивали, как изменился дядюшка Ной. Казалось, что никак… Внешне он сумел сохранить спартанское спокойствие. Создавалось впечатление, он в одночасье впитал в себя знание всех вещей мира. А узнав так много, он уже ничему не удивлялся. Раз уж рок задумал такой поворот и выбрал его ответственным за все происходящее в «Ковчеге», дядюшке Ною оставалось только следовать этому капризу судьбы. И других он заражал присущей ему уверенностью. Ведь ничего в своей жизни он не привык делать спустя рукава. Хоть «Ковчег» и ломает людей, но некоторые черты все же никакая на свете сила не способна искоренить в человеке…
Занудин мысленно подчеркнул последнюю фразу, сосредоточился на ее смысле ― но тут же одернул себя и продолжал внимательно слушать неожиданно раскрывшегося в роли рассказчика Дауна, дабы не упустить ничего другого, не менее важного.
— С тех пор дядюшка Ной вынужден держать со мной дистанцию. Мы уже не близки как раньше. Но я не ропщу. Что тут поделаешь. Сами, наверное, понимаете… Изменился ли я? — карлик похлопал глазами. — Не знаю. От безделья я предоставлен сам себе. Я стал задумываться о разных вещах. А это навевает тоску.
— Ты вовсе не бездельник, — выдвинул добродушный протест Занудин.
— Нет, это так, — с печалью в голосе настоял на своем Даун. — Работы по дому мне почти никакой не осталось. «Ковчег» сам следит за собой. И за нашими нуждами тоже. А я лишь выполняю самые видимые функции — чтобы у ритма «ковчеговской» жизни сохранялись хоть какие-то человеческие черты… Еще «Ковчег» как будто бы прибавил мне сообразительности, — карлик озорно хихикнул и покраснел. — Правда, она то нагрянет, то отхлынет… Странно.
— Да ты и раньше не был несообразительным, я так полагаю, — вновь вступился за скромного коротышку Занудин. — Просто вечная занятость не позволяла эту самую сообразительность в себе обнаружить. Во все времена дикари жили бок о бок с мудрецами. Одни никогда не могли без испытаний на выживание, войн, интриг, постоянной круговерти бессмысленных дел. Их убеждение спокон веков таково, что время не должно течь своим ходом, его непременно нужно подталкивать в спину. Другие же — имея желание и условия отгородиться от суеты — просто созерцали окружающий мир, прекрасный и не требующий никакого вмешательства в его гармонию, постигали возможности своего собственного разума. Кто не хочет быть дураком — никогда им не будет. А чрезмерная занятость и оголтелость во всех ее проявлениях — безусловно, отупляют.
Карлик почесал затылок.
— А вы тоже считаете, что мир так уж хорош и не требует никакого вмешательства? Что он прекрасен и гармоничен…
— Я не о том, — отмахнулся Занудин.
— Ну а все-таки?
Занудин нахмурился. Коротышка, построив вопрос на выхваченной из контекста фразе, его явно озадачил.
— Было время, когда я презирал окружающий меня мир. Потому что не находил себе места в нем. Себе лично — понимаешь? Но оказавшись в «Ковчеге» и столкнувшись с угрозой потерять тот мир, что я знал, навсегда — многое стало видеться мне по-другому. Не мир плох — это МЫ не достаточно хороши для него. Но мы ведь можем исправиться, если сами того захотим!.. Потихоньку, по чуть-чуть, шаг за шагом… Вот что я думаю.
— Ну-у, эти-то вас разубедят и уж точно заставят думать иначе, — пообещал Даун, мрачно ухмыльнувшись.
— До сих пор только я… был хозяином собственных мыслей и убеждений, — сердито пробурчал Занудин и поднялся из-за стола. В душе-то он вряд ли на все сто верил в искренность своего возмущения…
Занудин вновь приблизился к окну и уставился на скучную, до остервенения знакомую панораму за стеклом — какое-то болезненное влечение в тысячный раз убедиться в ее неживом постоянстве подсознательно распирало изнутри.
— Понимаешь, Даун… Каждый человек должен сам искать ответы на вопросы, которые ставят его по жизни в тупик. Пусть это нелегко. Пусть это набитые шишки, разочарования, даже страдания. И тем не менее!.. А отдаваться в руки таким же заблудшим в лесу, чтобы они слепили тебя по своему опошленному плану — последнее дело. Нет уж. И не говори больше, что кто-то заставит меня думать так, как думать я не желаю! — выпустив пар, Занудин в момент успокоился. — Я рад, что у нас получилась такая доверительная и животрепещущая беседа. Спасибо тебе.
Продолжая глядеть в окно, Занудин слышал, как карлик загремел посудой за его спиной, возводя из тарелок и блюдец кренящуюся башню на подносе.
— Почти ничего не съел… а говорил «есть хочу, есть хочу»… вон сколько всего осталось… носи туда-сюда… — еле слышно заворчал коротышка себе под нос, — поклюют вечно как цыплята… объедки по краям размажут…
Занудин медленно обернулся и в замешательстве уставился на карлика. Ну и как тут не поверить в живой «Ковчег», властвующий над своими марионеточными обитателями?! Над позвякивающими тарелками вновь копошилось жалкое, ограниченное существо. Накрыла эфирная волна — и наградила коммуникабельностью, интеллектом. Отхлынула — не поминай лихом, опять ты никто, «опустевший носитель». Вот оно как! Или это пресловутое раздолбайство?..
Занудин почувствовал себя невыносимо уставшим от мистики, которая мерещилась теперь на каждом шагу. Еле переставляя ноги, он добрел до кровати и прилег. Вооружившийся подносом Даун стоял теперь у изголовья Занудина и пытался угадать по виду растянувшегося на постели тела, не последует ли больше просьб или распоряжений.
— Даун, — голосом умирающего произнес Занудин.