В тот день никто со мной даже словом не обмолвился. Моряки по очереди следят за парусами. Я съедаю пару фиников и несколько ломтиков вяленого мяса. Хорошо, что я взяла с собой еду.
Когда приходит время красного, как короста, заката, капитан снова обращается ко мне. Его силуэт темнеет на фоне заходящего солнца. Капитан поглаживает больное колено.
— Думаю, мы прошли около ста миль.
— Это много?
В его голосе мешаются страх и удивление.
— Столько судно может пройти дней за пять. Ни ветерочка в нос. Дует только с севера. Никогда такого не видел.
Он сплевывает.
— Можешь не спрашивать, почему корабль еще не развалился. Я не знаю.
Я думаю о Боге Ноя и Сима и отвечаю:
— Я знаю почему.
— Ты-то знаешь. Кто бы сомневался, — говорит он и отворачивается.
Так продолжается семь дней.
Наконец мы высаживаемся на берег в сотнях лиг к югу от нашего первоначального места назначения. Матросам незнакомы эти земли. С одной стороны, они хотят разорвать меня на части, с другой стороны, им интересно, куда их занесло. Ветер стихает, и корабль плавно скользит вдоль золотистого песчаного берега, заросшего деревьями с густой листвой. Вдали виднеются холмы, покрытые лесом. За ними синеют горы. Вдоль берега каменными истуканами вытянулись цепью воины, они вздымают копья, на остриях что-то влажно поблескивает. Наверное, яд.
— Спаси нас, Бокатаро, — бормочет капитан.
Словно какая-то сила гонит нас к берегу. Капитан уже давно махнул рукой на управление кораблем.
— Твой народ? — спрашивает Ульм.
Не совсем. Воины худые как тростинки, в ушах кольца, а волосы украшены перьями цапли. Они чернокожие, их тела раскрашены красной и желтой глиной. Я узнаю боевые знаки южных племен — иногда наших союзников, иногда врагов.
Я даже не успеваю подумать, что делать, как вдруг предводитель воинов входит по колено в воду. (О его положении говорят браслеты из слоновой кости.) Он кричит громким чистым голосом:
— Акки акки акки!
Медленно стихает эхо. Мы в десяти локтях от берега. Если бы ветер дул в нужном направлении, нас могло бы отнести прочь, однако нас гонит к берегу. Если мы попытаемся уйти на веслах, нас утыкают копьями.
— Акки такки нигатти! — кричит воин.
Словно солнце вышло из-за туч. Тридцать лет я не говорила на языке отца, и неожиданно память пришла мне на выручку.
Я стараюсь правильно произносить слова:
— Меня зовут Бера.
Мне удается привлечь их внимание.
— Я ищу отца.
Военачальник смотрит на меня с подозрением:
— Кто он?
— Пра. Правитель земель, где сходятся реки.
Среди воинов заметно движение. Они переглядываются, кое-кто опускает копья.
— Мы знаем его, — слышу я в ответ. — Он вступил в союз с нашим племенем, связав себя узами брака. Почему мы должны поверить, что ты родня Пра?
— Отведите меня к нему. Он меня узнает.
«Надеюсь», — добавляю я про себя. Вслух бы такое сказала только дура.
— Скоро Пра встретится с предками, — говорит воин.
Значит, он болен. Я не испытываю печали, только озабоченность. Если он умрет раньше времени, мне будет сложнее справиться с задачей.
— Значит, тем более мне надо увидеться с ним поскорее. Я проделала длинный путь, и он не откажется от встречи со мной.
Воин морщит нос. Верхняя губа задирается, и в его зубах становится видна щель.
— Сыновья Пра и их жены ссорятся из-за его богатств и земель. Может, ты пришла, чтобы подлить масла в огонь?
— Мне не нужны ни богатства, ни земли. — Я показываю на озадаченных матросов за моей спиной: — Разве они похожи на армию?
Среди всеобщего хохота воин спрашивает:
— Чего же ты хочешь, Бера, дочь Пра?
Я почитаю за лучшее рассказать правду.
Когда он продал меня в семь лет как скотину, я его почти не знала. Я была третьей дочерью двадцатой жены человека, которого интересовали только сыновья — он отправлял их на войну. Поэтому сейчас, когда меня подводят к старику, лежащему в хижине вождя, я не испытываю ничего, кроме равнодушия. Передо мной всего лишь старое животное: седые волосы и желтые глаза, серая плоть, коричневые зубы. Козы, которых мне доводилось резать, значили для меня больше, чем этот человек.
Старуха, что прислуживает ему, нетерпеливо трясет меня за локоть, и я говорю: