— Тамара по имени режиссер, — сделал над собой последнее усилие Бородеев, представив пифию, и окончательно прервал всякую связь с окружающей средой.
Посиделки между тем продолжались. Тамара-режиссер вещала, а все безразлично внимали. Выпив по второй и третьей, он попытался вникнуть в суть вопроса.
Речь, как водится, шла об «эмиграции очередной волны» — о каких-то уехавших «пифиных» знакомых, сделавших литературно-художественно-кинематографическую карьеру в дальних странах.
Безразличный, в общем-то, к этой теме, он, выпив по четвертой и пятой, произнес — более чтобы поддержать разговор и ободрить ораторшу, на которую уже никто не обращал внимания, — роковую фразу:
— Все равно, куда ни приедешь, собственную рожу в зеркале и увидишь…
Впрочем, вероятно, любая фраза, произнесенная им, стала бы роковой, ибо пифия, похоже, только и ждала, чтобы он раскрыл рот.
— Что?! — вскричала она ужасным голосом, при этом власы ее поднялись, а взор сделался всепожирающим. — Что?!! Да как ты можешь об этом судить, дубина?! Люди на разрыв аорты живут! Таракан, клоп!..
Она сделала паузу, во время которой в наступившей тишине ехидно хихикнул некий закоренелый разукрашенный старичок, чья плешивая головка невесть откуда появилась вдруг на уровне стола — такие гладкие головёнки, пристально выглядывающие из окружающего всеобщего хаоса, он не раз видел на картинах владельца мастерской. Того, между прочим, режиссерские вопли к активному бытию отнюдь не возродили.
А пифия, исчерпав, видимо, свои познания в области энтомологии, перешла к более сильным выражениям, навряд ли уместным даже на съемочной площадке или на репетиции в театре.
Видя, что униматься она никоим образом не собирается, он встал, кинул в рот виноградину и сказал:
— Ирочка, уходим!
Нарочито спокойный и даже хозяйский тон довел пифию до визга, что его весьма порадовало. Однако уже через несколько секунд он ошарашенно захлопал глазами, услышав в ответ:
— Извини, но я… остаюсь.
Бородачи ухмыльнулись в бороды, пифия, запрокинув толстую голову, по-актерски загромыхала. И этот хохот долго еще гнал его прочь из-под опрокинутого ковчега — в смятение, в январскую слякоть, во всемирный потоп…
Несмотря на алкогольно-возбужденное состояние, домой он добрался без приключений. А на следующий день поразмыслил: если приглядеться к ситуации трезво, с чего возбуждаться-то? — всё обычным порядком. На столе — виноград-шоколад, водка-шампанское, вокруг стола — полный комплект на все вкусы. Во главе, к тому же, с восседающей на своем треножнике пифией — правда, вовсе не дельфийской, а лесбийской. В итоге, на кой черт он девушке сдался? — мавр сделал свое дело, мавр может отправляться спать — в одиночку. Ну, проектировал он какие-то воздушные замки в связи с этой самой Ирочкой — так ведь, как нынче выражаются, «ваши проблемы»…
Кстати, пифию он через некоторое время встретил в Доме актера. Она демонстративно подсела за его столик с прозрачным намерением завязать разговор. Но, заметив, что он упорно не желает встречаться с нею взглядом, остекленила водянистые очи и громко вымолвила в пространство: «Чего они всё к нам ходют?! Что у них, своего Дома писателя нету?…»
Принимая во внимание обычную двусмысленность предсказаний жрицы Аполлона, эту фразу можно интерпретировать как мрачное пророчество, вскоре сбывшееся — в особняке на Шпалерной, именуемом Домом писателя, случился пожар, и он почти дотла выгорел.
© 2007, Институт соитологии