Поддерживая переселение — а я делал это публично и несколько раз, — я явно и прямо выступал против интересов НФОТ. Кроме того, я тесно связал себя с эфиопским правительством и в других вопросах. После ряда встреч с президентом Менгисту, меня, например, попросили рассказать о нем по всемирной сети Би-Би-Си. Этот рассказ, прошедший в эфир в 1988 Году, выставил президента в гораздо более благоприятном свете, чем он того заслуживал по мнению многих. Я же выступил с искренним изложением своей точки зрения, поскольку близко узнал этого человека и понял, что его характер отличается гораздо большей глубиной и утонченностью, чем о нем думали. В результате же я стал крайне непопулярным в глазах массы его критиков и дал НФОТ новый повод считать, что я твердо выступаю на стороне правительства.
Наконец, в 1988 году и в начале 1989 года мои отношения с режимом Аддис-Абебы обрели новое измерение. В ряде необычных путешествий на протяжении года с лишним я перевозил послания из Эфиопии в Сомали и обратно. В Сомали правил другой диктатор — Мохаммед Сиад Барре, с которым я тоже был дружен. Цель моих поездок состояла в содействии укреплению дипломатических отношений между двумя странами, а моя роль заключалась в том, чтобы заверить каждого главу государства в серьезности намерения другого вести переговоры до конца и впоследствии уважать соответствующий договор.
В то время я считал, что выполняю почетную, достойную и благую работу. Кроме того, мне льстила роль «честного посредника» между такими могущественными и опасными оппонентами, как Менгисту и Барре. Такие психологические побуждения помешали мне увидеть, так сказать, изнанку моей деятельности: насколько тесные личные отношения, которые я вынужден был развивать с этими двумя жестокими и расчетливыми людьми, могли испортить мой собственный характер. Старая мудрость гласит, что собирающийся поужинать с дьяволом должен приготовить длинную ложку. В самый разгар моей любительской челночной дипломатии в 1988–1989 годах я ужинал с двумя дьяволами и, к сожалению, вовсе не пользовался ложкой.
Вышел ли я запятнанным из этой истории? Честно говоря, ответ может быть только утвердительным. Я определенно запятнал себя. Могу добавить, что теперь сожалею о своих делах и, повторись все сначала, не дал бы лести и личным амбициям завлечь себя в столь грешную компанию.
Но теперь мне ничего не оставалось, как мириться с последствиями собственных ошибок. Одно из таких последствий заключалось в том, что подписанное в результате эфиопско-сомалийских переговоров, в которых я сыграл свою роль, соглашение обязывало каждую сторону прекратить оказание финансовой помощи и поставки оружия повстанческим силам другой стороны. Оно, естественно, затронуло интересы НФОТ, который на протяжении нескольких лет создал мощную тыловую структуру в сомалийской столице Могадишо. То есть я лишний раз зарекомендовал себя противником дела повстанцев Тиграи и другом диктатора Менгисту Хайле Мариама, которого они считали воплощением зла.
Таков был фон, на котором я с немалым волнением попытался прозондировать почву в представительстве НФОТ в Лондоне в ноябре 1990 года. Я был почти уверен, что получу категорический отказ на свою просьбу посетить Аксум. В голове прокручивался и иной, гораздо более страшный сценарий, вызванный собственной паранойей и сознанием вины: партизаны согласятся доставить меня в священный город, а потом, после пересечения границы Судана с Тиграи, организуют мне смертельный «несчастный случай». Каким бы мелодраматичным и даже нелепым ни казалось это опасение, для меня оно было вполне реальным.
ПОИСКИ ИЛИ «ЛЕГЕНДА»?
Ответ НФОТ не вызвал у меня особого восторга. Да, они знают, кто я такой. Да, их удивило мое желание посетить Аксум. Нет, они не возражают против моих планов.
Оставалась одна проблема. Необходимо было получить визу суданского правительства прежде, чем вылетать в Хартум, как и разрешение на поездку в глубинку страны, без которого я не смог бы пересечь сотни километров пустыни, отделяющие Хартум от границы с Тиграи.
К сожалению, в последние месяцы 1990 года британским гражданам было нелегко получить суданскую визу и подобное разрешение. К тому времени назрел и стал почти неизбежным крупный конфликт в Персидском заливе, в котором Судан выступал на стороне Ирака. Из-за того же, что Британия заняла сторону США, британские граждане стали практически персона нон грата в Хартуме.
Не может ли НФОТ обойти этот запрет? Да, ответили мне, может. Однако они ходатайствуют только за визитеров, являющихся их друзьями или могущих оказать активное содействие их делу. Поскольку же я не являюсь таким другом и вроде не могу предложить им ничего путного в виде содействия, я должен сам договориться с суданскими властями. Если мне это удастся и я смогу самостоятельно добраться до пограничного города Кассала, тогда НФОТ переправит меня через границу и позволит доехать до Аксума.
Контакты с суданским посольством в Лондоне лишь усилили ощущение тщетности моих усилий и подавленности. Будучи писателем, я был обязан представить просьбу о визе пресс-атташе посольства Абделю Вахабу эль-Аф-фенди, который оказался щегольски одетым молодым человеком. Он очень вежливо порекомендовал мне оставить всякую надежду: в нынешнем политическом контексте у меня нет абсолютно никакого шанса получить разрешение на въезд в Судан и тем более на поездку из Хартума в Кассалу.
— Поможет ли мне поддержка моей просьбы со стороны НФОТ?
— Определенно поможет. А они поддержат?
— Может быть, но не в данный момент — у них сейчас другие приоритеты.
— Ну так вот, — вздохнул доктор Аффенди с видом человека, только что продемонстрировавшего свою правоту, — вы напрасно тратите время.
— И все же соблаговолите препроводить мою просьбу в Хартум, — попросил я.
Пресс-атташе широко улыбнулся и поднял обе руки ладонями вверх в красноречивом жесте неискреннего извинения:
— Я с радостью сделаю это, но заверяю вас, что ничего хорошего из этого не получится.
На протяжении всего ноября я поддерживал по телефону контакты с Аффенди. Он не мог ничем меня порадовать. После первого контакта с НФОТ 2 ноября я снова посетил его представительство 19-го и встретился на этот раз с его главой Тевольде Гебру. От беседы с ним у меня возникло ощущение, что он профессионально исследует мои намерения, пытаясь определить, следует ли принимать их за чистую монету, или же мое желание посетить Аксум как-то связано с военными планами режима Аддис-Абебы.